Верлен и Рембо - Елена Мурашкинцева

Родители Люсьена тем временем вернулись из Бельгии. Верлен снял для них квартиру в Париже, но эти крестьяне чувствовали себя в городе не в своей тарелке. И Люсьен начал понимать, что фантазии его покровителя привели их к полному жизненному краху: в Куломе они имели скромный, но надежный достаток, не говоря уже об устойчивом социальном положении. Делаэ, который часто виделся в это время с Люсьеном, оставил ценное свидетельство того, как относился юноша к Верлену. Он жаловался на "легкомыслие" поэта и "постоянные излияния чувств" — из этого можно сделать вывод, что Верлен вновь любил сильнее, нежели любили его. Люсьен был по натуре добрым человеком и не слишком обвинял своего друга, но все-таки не смог сдержать горьких слов:

"Намерения у него были хорошие, но для нас было бы лучше, если бы наши пути никогда не пересеклись".

Верлен поселился в том же квартале, где находился коллеж, в котором Люсьен получил — по рекомендации Делаэ — место классного надзирателя. Время от времени из Арраса приезжала Стефани, чтобы повидаться со своим ненаглядным Полем. Поскольку вернуться на административную службу не удалось, поэт принял героическое решение: он будет отныне зарабатывать на жизнь своим пером. Для этого следовало обратиться к низкой прозе — ибо поэзия приносила лишь расходы (все уже вышедшие сборники стихотворений Верлен оплатил своими кровными). Это было несомненным подражанием Бодлеру, но Верлену следовало бы вспомнить, что аналогичные попытки любимого поэта закончились плачевно. Впрочем, на первых порах другу в очередной раз помог Лепелетье, который занимал пост главного редактора в журнале "Ревей". Верлен часто заходил туда. Этот странный персонаж в поношенной крылатке, старой шляпе, с мрачным выражением лица вызывал всеобщее любопытство — отсюда берет начало та запоздалая слава, которая придет к поэту в последние годы жизни. Именно тогда начинала зарождаться легенда о Верлене — "городском бродяге", неожиданно выползающем на свет из какой-то таинственной берлоги.

Однажды молодой сотрудник спросил у Лепелетье, кто этот загадочный человек. "Это Верлен, великий поэт", — ответил Лепелетье и вручил любопытному "Мудрость". Через несколько дней тот вернул книгу со словами: "Вы правы, Верлен величайший поэт". Это было сказано в то время, когда о Верлене успели забыть и, практически, исключили его из числа живых. В 1880 году Эмиль Золя без тени сомнения писал в одной из статей: "Г-н Верлен, ныне покойный, блестяще дебютировал сборником "Сатурнические стихотворения. Он стал очередной жертвой Бодлера: говорят даже, будто он до такой степени начал подражать своему учителю, что испортил себе жизнь. Между тем, он считался какое-то время счастливым соперником г-на Коппе: за ними обоими внимательно следили и задавались вопросом, кому же из них достанется пальмовая ветвь".

Сейчас подобное сравнение может вызвать только улыбку, но не стоит упрекать Золя в близорукости. Когда он писал эти строки, блестящий и удачливый Коппе находился на вершине славы, тогда как Верлен превратился в живого мертвеца. Лишь по прошествии нескольких десятилетий всем станет ясно, что способному поэту Франсуа Коппе посчастливилось быть современником и даже отчасти другом великого Поля Верлена.

От былой известности в литературных кругах не осталось и следа, но лестная оценка молодого журналиста предвещала скорый конец забвения. Впрочем, в это время Верлену удается возобновить отношения с некоторыми соратниками по Парнасу: в кафе Одеон — обычно по пятницам — он встречается с Леоном Валадом и Катюлем Мендесом. На этих ужинах Верлен пока воздерживается от абсента (зарок!), но от рома уже не отказывается. Посещал ли он в это время салон Нины де Вилар, которая поселилась в Батиньоле? Никаких свидетельств этого не осталось, и только англичанин Джордж Мур в "Воспоминаниях о моей жизни мертвеца" расскал, будто однажды вечером увидел в саду у Нины автора "Мудрости". Впрочем, в первые месяцы 1883 года салон прекратил свое существование: у Нины уже проявились признаки помешательства, которое через год свело ее в могилу.

В конце декабря 1882 года Верлен уговорил мать перебраться в столицу. Они поселились в доме № 17 на улице Рокет, куда Стефани перевезла из Арраса уже изрядно побитую мебель и портрет мужа в офицерском мундире с золотыми эполетами и бархатными отворотами. В альбоме для фотографий Верлен разместил на одной странице карточки Матильды и Рембо — словно бы их немое противостояние продолжалось. Друзья, посещавшие его на улице Рокет, запомнили также литографию Стефани в двадцать лет, распятие с окровавленным Христом и узкий "школьный" пюпитр у окна — за ним Верлен писал, рисовал, а порой грезил.

Появились у него и молодые поклонники: один из соиздателей журнала "Пари модерн" Жорж Куртелин, поэт Жан Мореас и некоторые другие. Примерно в это же время он завязывает тесные отношения со Стефаном Малларме, который станет его лучшим и надежнейшим другом. Малларме восхищался "Мудростью", но больше всего любил "Галантные празднества" и побуждал Верлена вернуться к прежнему стилю. Итак, в 1883 году Поль Верлен вернулся в литературную среду, хотя все возникшие связи пока не отличались стабильностью и прочностью.

Тем не менее, год этот оказался для Верлена тяжелым. В апреле после короткой болезни внезапно умирает Люсьен — так же неожиданно, как в свое время время Элиза Монкомбль, возлюбленная кузина. В сентябре поэт, никого не предупредив и не сказав ни слова даже Лепелетье, уезжает из Парижа вместе со Стефани. Долготерпеливая мебель переносит очередную транспортировку: мать с сыном перебираются в окрестности Кулома, где Стефани приобрела на свое имя небольшую ферму Мальваль, ранее принадлежавшую родителям Люсьена Летинуа.

Последний оплот

Тяжелый песчаник и буквы имен;

Замшелые стены тесны и темны;

Здесь мать, и отец мой, и я погребен —

И сына положат у самой стены.[98]

Несомненно, именно в Мальвале, где еще словно бы бродила дорогая тень, поэт создал стихотворения, вошедшие в сборник "Любовь" и посвященные памяти Люсьена. Но в 1884 году этот творческий порыв сопровождается нескончаемыми пьяными оргиями. Безумные выходки "англичанина" в скором времени становятся поводом для пересудов во всем кантоне. Собутыльником Верлена мог стать кто угодно — крестьянин, пастух, дорожный рабочий, просто бродяга… Как всегда, алкоголь пробуждал в нем слепую ярость и одновременно порывы безудержного великодушия: так, он подарил безработному железнодорожнику карусель стоимостью в 1500 франков, чтобы тот имел возможность заработать себе на жизнь. Вернулось и прежнее безудержное хвастовство. Одному журналисту Верлен заявил с нескрываемой гордостью: "Нет такого греха, который бы я не совершил! Я виновен во всех смертных грехах либо в мыслях, либо на деле! Я воистину проклят…" И этот самый человек завел, в подражание Бодлеру, записную книжку под названием "Твердые решения", где давал самому себе зароки: "Каждый день я буду посещать святую мессу… Молиться я буду утром и вечером…"