Пловец Снов - Лев А. Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горенов был так уверен, поскольку сам вполне мог бы совершить подобное. Однако не потребовалось. Когда он переступил порог, его приняли в Союз быстро и легко. Правда, какой порог? В те времена все петербургские литераторы оставались «бездомными», ведь здание на Звенигородской им передали только в 2008 году, и то – в конце декабря. Впрочем, скитание – дело полезное для любого текста, даже для камерной истории о домоседе, действие которой происходит в одном помещении.
Ладно, допустим, Георгий пришёл к себе домой. Но куда податься здесь? В какую комнату? Сначала нужно зайти в туалет, чтобы не решать второпях. «„Нужно“ – в нужнике!» – кричал на него первый редактор много лет назад, настаивая, что в тексте подобному слову появляться нельзя. Смешной был дядька, формалист. Фраза: «Существовала насущная необходимость зайти в туалет», – казалась ему совершенно естественной в художественном тексте.
Вымыв руки, Горенов поднялся по лестнице и попал в зал заседаний. Тот самый, из которого вышел семь лет назад. Стены перекрасили, двери поменяли, всё выглядело довольно новым. Сегодня, как и всегда, здесь собрались прозаики. Некий автор говорил о своём сочинении. Название выглядело странно: «Митральный клапан… – что-то там, – …Атлас». Вряд ли роман. Георгий прислушался. Человек с крупноформатной книгой в руках рассказывал, как важно следить за своим сердцем, слушать шум в ушах, какое значение имеет храп, сколько позволительно пить (по счастью, выяснялось, что неожиданно много)… Именно в Доме писателя подобные беседы об анатомии и физиологии смотрелись комично. Так казалось не только Горенову, потому в зале раздавались смешки. Похохатывал и сам автор. Это был такой трюк: давясь от смеха, он пытался с серьезным лицом назидательно вещать, как заботиться о своём здоровье, а значит, какую важность имеет его книга.
Присутствовало около пятнадцати их коллег – и Горенова, и сочинителя труда о митральном клапане. Вне зависимости от конкретного мероприятия в зале всегда сидело примерно столько. Люди менялись, их количество оставалось постоянным. После того как Георгий перестал посещать встречи, его место занял кто-то другой. Один убыл, один прибыл. Вроде бы всё по-старому, вот только Горенов никого не узнавал.
Есть такой литераторский пунктик… Или не пунктик… Многие признанные авторы в воспоминаниях и дневниках рассказывают о том, как переживали ощущение, будто любой человек им знаком. Если ты придумал довольно много людей, то встречные нередко находят каких-то предтеч, порождённых фантазией. Это уже не жизнь проникает в текст, начинается влияние в обратную сторону. Человеческий род представляется, словно собранным из конструктора, из известных и ограниченных по числу разновидностей элементов. Никакой неповторимости больше нет. Нет феноменологии и венцов творения. Всё изготовлено на скорую руку, второпях, по шаблону, в соответствии с иллюстрированной инструкцией.
Вот эта девушка – совсем как героиня твоего собственного романа. Сразу ясно, что глуповата, да ещё и травма в юности. Старичок похож на эпизодического персонажа из другого текста. Пусть сейчас он возник лишь на одно мгновение, но ведь и читатели «видели» его немногим дольше. В то же время автору известно о нём почти всё. По крайней мере, самое важное. На фронте дед едва не потерял ногу. Сильная контузия. Вернулся с войны, а жена не дождалась. Сначала вроде нормально, а потом изменила и ушла к другому. Стыдно ей, конечно, но что делать? Он не ругался, не требовал. Зачем? Даже если бы она вдруг захотела вернуться, как с ней жить-то теперь? Нет уж. Попробуй, расскажи кому на 9 мая. Ладно, проехали. А вот женщина… Её у тебя нигде не было, но она могла бы стать женой главного героя. Правда, пришлось сделать, что он вдовец. И правильно, ведь таких, как она, не бывает…
Получается, автор шагает по улице, а все лица вокруг кажутся ему хорошо знакомыми. По крайней мере, фантомы мерещатся в любом человеке, будто их всех выдумал он сам. Немного жутко, но потом привыкаешь. Главное, не потерять ощущение того, что всё это лишь иллюзия. Сон наяву.
Когда-то Горенов переживал подобное, но теперь было наоборот. Он стоял в этом хорошо знакомом помещении и растерянно глядел на собравшихся. Мужчины и женщины… Мужчин гораздо больше. Георгий никого не узнавал. Что за люди в его доме? Разве он их приглашал? Или дом всё-таки чужой? Чувства, рефлексы, интуиция, память – всё безмолвствовало, хотя вариантов писательских судеб в отечестве не так много, а значит, увидеть любого присутствующего насквозь немудрено.
Когда начался фуршет, стало полегче. Горенов тоже принёс бутылку, потому со спокойной совестью присоединился к столу, на котором появилось немало напитков. Он обжился. Кто-то протянул ему визитку. Под фамилией и именем было скромно выведено «писатель России». Кого? Чего? Какой падеж? Родительный? Амбициозно. Дательный? Великодушно, но нам чужого не надо. Предложный? Предлога нет… Но мог бы быть. Куда делся? Так везде воруют. А вот творительному здесь взять неоткуда ни при каких обстоятельствах.
Среди присутствовавших литераторов было трое лысых, но их черепушки поблескивали совершенно по-разному. Один производил впечатление человека, находящегося при смерти, смирившегося со страшным диагнозом. Другой – вылитый бандит, смотрелся вызывающе, не менее чуждо этому месту, чем автор книги про митральный клапан. Третьему лысина шла настолько, что, казалось, волос у него не было от рождения. Он выглядел очень складно, хоть и миниатюрнее, чем Маяковский.
– А я и не знал ничего об этом… Я какой-то девственный совсем, – долетали до Георгия обрывки разговоров. У него самого беседа ни с кем не завязывалась.
– Вот бы родиться веков на пять раньше. Ты мог бы познакомиться с Леонардо да Винчи! – раздался мечтательно-ироничный голос слева. – А в наше время всё уже придумано…
– На пять веков раньше я бы и был Леонардо да Винчи! – проблеял кто-то. Наверное, второй лысый. Георгий обернулся. Нет, так рассуждал другой человек.
Как же жалко это звучало из чужих уст… Все повторяют одинаковые слова. Горенову было неприятно, ведь он совсем не похож на этого… который блеял. Хотя ясно, что оглядываясь в прошлое, не так легко согласиться на меньшую роль. Но кто выступит в подобном амплуа здесь и сейчас?
Всё одно к одному. Георгий коллекционировал книги о том, как сочинять, о методах творчества. Не потому, что хотел найти в них что-то полезное для себя. Скорее, ему было смешно… и немного грустно. Насколько же одинаково разные авторы и теоретики рассуждали, как это происходит. Говорили, не сообщая ничего. Множили слова. Словно волшебники –
