Самая страшная книга 2022 - Сергей Владимирович Возный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И ты сам все это придумал? Про спасение человечества, про великую цель в жизни? — Глеб принялся возбужденно ходить кругами, запустив пальцы в волосы.
— Мы с Маринкой.
— Как же скучно я жил! — сказал Глеб. — Какие же мелкие у меня были желания… А я не решался, не думал расширить границы…
— В том-то и суть! — подхватил я. — Всего-то нужно пугать людей! Всех, понемногу. Разнообразно. Заставить выйти из зоны комфорта!
Глеб остановился у холодильника, разглядывая магнитики с фотографиями.
— Господи, какая же милая у тебя дочь, — пробормотал Глеб хрипло. — Хочешь, я угощу ее леденцом на палочке? Вкусности для детей — это мое хобби!
Что-то с его голосом было не так. Я развернулся — слишком медленно — и увидел, как взбудораженный, трясущийся от напряжения Глеб хватает со стола кружку и кидает в меня. Я увернулся, кружка со звоном разбилась о стену, но Глеб уже бросился через стол, ударил кулаком меня в нос, и внутри головы что-то будто сломалось! Потом он цепко схватил за ворот, уронил на пол.
Я пытался сопротивляться, но Глеб был явно сильнее. Он бил меня головой о пол, сев сверху. Удары сыпались один за другим.
Кулак Глеба с хрустом выломал несколько моих зубов, рот наполнился кровью. Я потерял сознание.
Мне бы хотелось сказать, что все закончилось плохо. Например, что я пришел в себя в отделении полиции или на больничной койке, перетянутый вдоль и поперек ремнями. Что полицейские нашли Ольгу и она дала на меня показания. А Глеб рассказал бы всем историю про мою жену и блокноты, в которых есть личные телефоны, адреса, привычки, расписания жизни почти двухсот человек. Это было бы очень плохо, не спорю. Я бы или сидел в тюрьме, или принудительно бы лечился. Я бы, возможно, перестал видеть рутину, потому что психологи что-нибудь сделали бы с моими мозгами. Я бы признал, что сошел с ума, а вернее — мы вместе с женой сошли, но она успела сбежать из этого мира, усугубив мое положение.
Я бы стал тихим и послушным, прожив остаток жизни с твердым убеждением, что поступил неправильно.
Плохо, безусловно. Но этого не произошло, потому что вышло еще хуже.
Я больше не могу вести записи, ведь я плотно перемотан стрейч-пленкой, а для верности перетянут скотчем. Предварительно меня раздели, и я лежу без движения днями, неделями, месяцами — может быть, прошел всего час, но время разломилось в моей голове, как скорлупа сгнившего ореха — и чувствую, как кожу разъедает полиэтилен. Могу только кричать (соседи не слышат).
Моя ошибка: я знал, где живет Глеб, выяснил его увлечения и интересы, но никогда не был у него в квартире. А ведь квартира человека много говорит о нем.
Стены панельной двушки Глеба были густо увешаны фотографиями маленьких девочек.
Глеб уложил меня в комнате без мебели. Тут были заколочены окна, а стены, потолок и пол обшиты звукоизоляцией. Он заставил выпить стакан воды с растворившимися таблетками от депрессии.
— В этой квартире можно кричать сколько угодно, — доверительно говорил Глеб, когда я наорался до боли в горле. — Спасибо тебе. Я понял, как надо жить и зачем. Очень, очень правильное решение. Ты мой кумир теперь. Образец для подражания.
Его взгляд задумчиво скользил по стенам, где кнопками, скотчем и синей изолентой были развешаны черно-белые распечатки и фотографии детей. Девочки смеялись, хмурились, плакали, играли с игрушками, катались с горок. Кажется, Глеб украдкой фотографировал их.
Чуть позже Глеб привез Ольгу и положил рядом. Мы кричали вдвоем. Умоляли. А Глеб поил нас водой с таблетками и иногда кормил вареными макаронами и пельменями.
Он говорил, что не хочет разлучать нас. Ведь Ольга стала для меня тем, кто открыл дверь к достижению цели. Ольга нужна была, чтобы действовать на меня умиротворяюще. А я смотрел, как она умирает, и сходил с ума.
Не знаю, сколько времени прошло. Мы не различали день и ночь, не видели света — кроме мельтешения болтающейся под потолком слабой лампочки. Рутины не было, но очень скоро я понял, что рутина — не самое страшное, что есть в этом мире. Мое тело постоянно чесалось, мышцы сводило судорогами, затекшие конечности болели так, что хотелось ползать по полу словно червь, чтобы хоть как-то распрямить их, пошевелить. Я перестал спать и много времени просто смотрел в потолок, прокручивая в голове прошлую жизнь.
Где-то я свернул не туда. Где-то влез не в свое дело и совершил много обидных ошибок. Теперь вот придется расплачиваться.
Через миллиард лет или через пару дней умерла Ольга. Ее тошнило кровью.
Глеб перестал приносить еду. Он появлялся только для того, чтобы залить в меня кислую серую воду. Нерастворившиеся круглые таблетки плавали по ее поверхности.
Как-то он сказал:
— Я никогда не убивал раньше и не приставал к детям. Только фотографировал, а потом разговаривал с фотографиями как с живыми. Но мысли были… разные, не очень хорошие. Отвратительные даже. Видишь, подготовил комнату. Но не решался. А потом появился ты со своей рутиной и острым желанием меня спасти. Ты был одержим идеей, и эта идея захватила меня тоже. Я понял, что каждый человек должен идти к своей цели, несмотря ни на что. Даже если эта цель отвратительная или выдуманная. Всегда ведь есть люди, которые двигаются к горизонту, зная, что никогда его не достигнут. Поэтому, наверное, я держу тебя здесь. Ты мой пример. Прихожу посмотреть, зарядиться энергией. Я уже почти решился. Еще чуть-чуть.
— Решился на что? — спросил я.
Глеб снова не ответил, а лишь разглядывал фотографии на стенах. И так все было ясно.
— Не трогай мою дочь, — попросил я. — Хотя бы дочь не трогай.
Он вышел, а я попробовал кричать. Ничего не получилось.
Еще через какое-то время Глеб зашел в комнату, неся на плече небольшой сверток. Он положил его на пол. Сквозь целлофан и тряпки проступили очертания детского тела.
— Я решился! — радостно
