Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

После ночного кинопросмотра в тот же день главнокомандующий собрал Комитет обороны и красным карандашом поставил свою подпись под постановлением: со следующего дня Москва переходит на осадное положение. Это означало, что принято твердое решение столицу оборонять до последнего и врагу не сдавать.

А враг стремительно рвался к сердцу России, операция «Тайфун» двигалась к намеченной цели. Недолгий период проливных дождей превратил дороги в болота, замедлил продвижение гитлеровцев, и они обрушили на столицу самые сильные бомбовые удары. Фугасная бомба взорвалась и на территории Кремля, убила сорок человек, тяжело ранила пятьдесят, столько же оказалось легко раненных, а четверых разметало в клочья. Бомба разрушила Малый гараж и сильно повредила здание Арсенала, пожар долго не могли потушить, и главнокомандующему в своем кабинете приходилось дышать гарью.

С началом ноября ударили морозы, немецкая наземная техника вновь ожила и двинулась дальше — нах Москау, нах Москау, шнеллер, шнеллер, лос, лос!

Сталин в Самаре? Он туда и не собирался.

— Когда прикажете отправлять в Куйбышев полк охраны? — спросил его Поскребышев по просьбе членов Комитета обороны.

— Никогда! — последовал ответ. — Если понадобится, я лично поведу свой полк охраны в атаку.

Но пока что ему приходилось вести свой полк охраны в атаку на ворон в Волынском. После первого боя крылатые гитлеры не появлялись несколько дней, а потом снова обнаглели, и он опять использовал отменно сделанную тулочку и картечь, а охранники палили по нахальным птицам из пистолетов. Три-четыре дня припугнутые вороны не появлялись, потом посылали разведчиков, два-три гитлера внедрялись в кроны деревьев, на другой день их становилось десять, на третий день — тридцать, и вот уже снова черная сотня, двести, триста, отвратительный гвалт, тулка, картечь, стрельба, девять, десять, а то и двенадцать безвозвратных потерь у врага. И так каждую неделю. Каркающие гитлеры словно испытывали его терпение. Но он уже даже пристрастился уничтожать их и ждал очередной битвы.

А вместо эвакуации Сталин затеял провести парад.

Накануне годовщины Октября он выступил с речью на станции метро «Маяковская», где проходило торжественное заседание Моссовета, посвященное годовщине Октябрьской революции; говорил о просчетах и промахах четырех месяцев войны и о мерах по их преодолению. Операторы удачно засняли это выступление на пленку. Режиссировал Леонид Варламов, до недавних пор руководивший киногруппой Западного фронта и срочно вызванный с огненных рубежей. До войны он о чем только не снимал: и о полярниках, и о хлопкоробах, и о летчиках, и об архитекторах, и о спортсменах, и об Орджоникидзе — «Наш Серго», а в прошлом году выпустил картину о войне с финнами «Линия Маннергейма». Сейчас тоже удачно сработал.

А вот на следующий день киноделы опростоволосились. Но не по своей вине. Парад должен был начаться в десять часов утра, но рано утром его внезапно перенесли на семь, дабы избежать бомбежки в случае, если шпионы донесут врагу о назначенном времени. Оператор Трояновский в это время не спеша выехал на своем красном «бьюике», рассчитывая прибыть заблаговременно, включил радио и услышал, что парад уже начался. Точно так же узнал о начале парада и режиссер Варламов. Когда они оба, завернув в Лихов переулок за съемочной группой, оттуда примчались на Красную площадь, там уже давно объехал парад на коне Буденный, отзвучала речь Сталина, прошли батальоны пехоты, прочавкали по мокрому снегу копыта кавалерии, проехали орудия и танки. Запыхавшись от спешки и досады, Варламов и Трояновский со своей съемочной группой успели снять только хвосты уходящих колонн и шествие ополченцев.

Провал, полный провал! За такое можно и под трибунал пойти, а там и к стенке. Несколько операторов-любителей малость спасали ситуацию, они успели немного заснять и пехоту, и пушки, и танки, но для большого фильма — капля в море. А главное — речь Сталина!

Варламова и Трояновского тотчас взяли под белы рученьки и — на Старую площадь, где их встретило обычно добродушное, но сейчас гневное лицо — первый секретарь Московского обкома, он же начальник Совинформбюро Александр Щербаков.

— Как же это могло случиться, товарищи документалисты?

Они сбивчиво объяснили, что не знали о переносе времени парада, никто их заранее не оповестил. Никто — это Власик, он забыл про киношников.

Круглое лицо в круглых очках вновь сделалось добродушным:

— Ладно. Кто виноват, мы выяснили. Теперь второй традиционный русский вопрос: что делать? Надо спасать ситуацию.

Хорошо еще, что их не увезли на Лубянку, Александр Сергеевич — душа человек, его все любили, мягкий, с аристократическими манерами. Сталин без задержки подписывал все документы, завизированные Щербаковым.

— Надо переснять, — робко предложил Варламов.

— Что? Весь парад? — фыркнуло круглое лицо.

— Хотя бы речь Сталина, — добавил Трояновский.

— А вы полагаете, он согласится? — снова фыркнул Щербаков и безупречно изобразил сталинскую интонацию с легким грузинским акцентом: — «Вы думаете, у меня больше дел никаких нет?» Ладно, ребята, другого выхода я не вижу. Попробую с ним поговорить.

Но попробуй поговори, когда после окончания распутицы немцы продолжили наступление, на юге их удалось отбить от Тулы, но они рвались обойти Москву с севера. Обстановка с каждым днем ухудшалась, и все свое время Сталин посвящал людям, ответственным за оборону столицы, а не за кинематограф. Лишь через десять дней после парада Щербакову удалось дозвониться и робко предложить:

— Товарищ Сталин, кинокартина про парад седьмого ноября имеет огромное пропагандистское значение, а режиссер Варламов и оператор Трояновский не были поставлены в известность о переносе парада и успели заснять лишь его окончание. Просят получить возможность переснять вашу речь в условиях павильона.

— Какого павильона, товарищ Щербаков?! — возмутилась телефонная трубка. — Вы понимаете, что говорите?

— Понял, товарищ Сталин, не смею более беспокоить.

— Подождите. — Долгая раздумчивая пауза. — Если вы лично за них ручаетесь, я вам доверяю. Пусть переснимут. Но не в павильоне, а в Кремле.

Еще через три дня Варламов получил текст выступления Сталина с его личными пометками, что именно должно прозвучать обязательно. Варламова и Трояновского привезли в Кремль, где они стали руководить установкой бутафорской трибуны Мавзолея и части Кремлевской стены. А еще через неделю в Георгиевском зале произошло то, во что Леонид Васильевич и Марк Антонович не очень-то и верили. Он пришел!

— Времени у меня, товарищи киноделы, немного, поэтому давайте сразу начинать съемку. Куда мне становиться? Вот на эту фанерную шалабуду?

— Да, товарищ Сталин, — спокойно ответил Варламов. — Пусть вас не смущает, что это декорация. Представьте, что вы на настоящей трибуне Мавзолея.

— Стало быть, мне предстоит сыграть роль Сталина? — усмехнулся Сталин. — Никогда бы не подумал, что буду артистом!

— У американцев это называется камео, — сказал Варламов. — Когда кто-то играет роль самого себя.

— Почему камео?

— Да кто ж их знает, товарищ Сталин!

— Сейчас проверим микрофон. Скажите что-нибудь.

— Что-нибудь? — усмехнулся исполнитель роли самого себя. — Кто-нибудь где-нибудь делает что-нибудь, возможно, и сделает что-нибудь когда-нибудь для кого-нибудь.

Микрофоны работали слаженно, можно приступать к съемкам, и тут-то как раз Варламов закричал про пар.

— Это верно, — сказал Сталин. — Седьмого ноября уже стояли холода, и пар изо рта шел. Валил!

Охранники во главе с Власиком бросились открывать настежь огромные окна огромного зала. Внутрь ворвался ноябрьский холод. Сталин начал делать «хо, хо, хо», кое-какой парок изо рта его показался. Не сильный, как хотелось бы, но все же.

— Вы готовы, товарищ Сталин?

— Готов. Валяйте!

И застрекотал съемочный аппарат Трояновского. Играющий самого себя вождь невозмутимо и вообще, можно сказать, вполне профессионально стал читать речь, словно стоял перед Красной площадью и выстроившимися на парад войсками: