Кремлевское кино - Сегень Александр Юрьевич

Господи, ну зачем же столько грима на лицах у мужиков! Что у Черкасова в роли Ивана, что у Курбского, которого играет Названов, да и у Колычева в исполнении Абрикосова, у Кадочникова в роли Владимира Старицкого. Как будто не на свадьбу к государю московскому, а в педерастический клуб все явились. Может, и впрямь не ложные слухи об Эйзенштейне распространяют недоброжелатели?

А это еще что за дурь? Каких-то гигантских птиц, явно из папье-маше, несут на свадебные столы. Ох, халтура! Ох, фанаберия! Как любит говорить Сталин, повторяя слова Бывалова из «Волги-Волги», просто хочется рвать и метать!

А вот сцена с казанским послом недурно снята. И казанский поход совсем неплохо. Натурные съемки делал Тиссэ, молодец, есть еще порох в пороховницах. Суть изначального конфликта Ивана с Курбским правильно показана, Курбский при взятии Казани выказывал излишнюю жестокость. Аналогия с Троцким. Можно чуть спокойнее вздохнуть. Но на локоны царя глядеть тошно! Он что, возил с собой парикмахера и каждый день с утра завивался? И почему-то косметикой пользуются царь с Курбским, реснички накладные вверх стрелочками торчат, а простой русский народ и казанцы вполне нормальные, не крашеные.

То в жар бросало Ивана Григорьевича, то в холод. Слава богу, штурм Казани лихо показан, мастерски. Разве что только пушки после выстрела не откатываются назад, а ведь тогда безоткатных орудий еще не существовало. Но это мелочь, не так бросается в глаза, как позорная косметика или икона, висящая в палатах государевых, изображающая никак не Спасителя, а страшного демона, намалеванного главным художником картины Оськой Шпинелем, если не самим Эйзенштейном. Придурки! Что скажет церковь, которую год назад Сталин обласкал, назначил вновь на Руси патриарха, открыл храмы? А что сам Сталин скажет, увидев эдакое паскудство?

Болезнь царя. Эффектно накрывают его лицо огромной Библией, будто шатром. Владимир Старицкий смешно мух ловит. Вот только не помнится, разве он был слабоумным? И тоже на ресницах тушь, на губах помада, точно баба. В отличие от своей матери, которая косметикой не пользуется и больше похожа на мужика.

Царь при смерти, но думает о единстве Русской земли, это впечатляет, Черкасов очень хорошо сыграл эту сцену. Диалог Курбского с Анастасией тоже неплохо, вот только опять эта лжеикона, перед которой они объясняются, демон вместо Христа. А виноват будет он, Большаков!

Выздоровление Ивана благодаря причащению Святых Даров хорошо показано. Вот только что за странная конфигурация головы у него после болезни, затылок подозрительно удлинился? Что за странный режиссерский ход?

А это что такое? Откуда на стене может быть такая огромная тень? Красиво, конечно, но неестественно. Только с помощью прожектора можно так осветить человека, чтобы он столь чудовищную тень на стену бросил. Формалистическая халтура! Большакова вновь бросило в холодный пот. А с усами у Ивана что? Зачем он под носом их выбривает? О-о-ох!

А вот хорошая сцена, в которой царь постановляет только тем давать земли, кто верой и правдой Отчизне служит. Это главному зрителю должно понравиться.

То умирал царь, теперь царица умирает, отравленная Ефросиньей. Только зачем ее гроб так высоко под потолки вознесли? Опять идиотская причуда великого киногения! Понятно, чтобы царь к ней изо всех сил тянулся, выпучив глаза, будто к небу. Но очень глупо и вычурно выглядит. Не может Сергей Михайлович заставить актеров играть так, чтобы зрителя прошибало, вот и ставит на дешевые театральные приемы. Так и не избавился, бедолага, от своего юношеского перетрушничества. Всех актеров заставляет так выпучивать глаза, чтобы сверху между зрачком и веком виднелась белая полоска глазного яблока. А сам зрачок должен бегать из одного угла глаза в другой. Давно уже эту эйзенштейновскую манеру высмеивают: глазки налево, глазки направо!

Финальные кадры, когда в Александрову слободу к царю идет огромная вереница народа, а он смотрит на нее откуда-то сверху, обязательно будут нахваливать на все лады. Смотрится и впрямь впечатляюще. Люд московский поет единодушно: «Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…» Здесь и музыка уместна. Только непонятны странные изменения формы царского черепа, затылок у него еще больше удлинился, голова как яйцо, острым концом назад торчащее. И шапка на государе такая, чтобы голова сзади могла в ней беспрепятственно расти дальше. Смысла такой деформации черепа Большаков не улавливал.

— Седлай коней в Москву скакать, — говорит Иван Грозный. — Ради Русского царства великого.

Конец первой серии. И вот на это потрачены колоссальные деньги? Уму непостижимо! Иван Григорьевич прослушал немало лекций во ВГИКе, там всегда говорилось о гармонии между натурными и павильонными съемками, которые желательно чередовать, и чтобы их было примерно одинаковое количество. А тут? Натурные съемки из ста с небольшим минут фильма занимают десять минут при взятии Казани и пять минут в финале. Все остальное — душные сцены среди стен дворца и храма. Как это понимать, Сергей Михайлович?

На первый просмотр явились почти все члены худсовета, и первым, конечно же, выскочил на сцену Ромм:

— Мы присутствовали при историческом событии! Нам повезло первыми увидеть это чудо мирового кинематографа. Мы дожили до этого величайшего шедевра!

И пел дальше свою хвалебную песнь. Большаков внутренне смеялся. В фильме Эйзенштейна Ромм пробовался на роль английской королевы и уже утвержден в этом качестве для съемок в третьей серии. Королева получится такая кошмарная уродина, что англичане откажутся быть нашими союзниками и объединятся с немцами.

Следующим, конечно, бывший сердечный друг Гриша Александров:

— Не поздоровится тем, кто бросит камень в этот шедевр!

Значит, понимает, что камни полетят со всех сторон. В прошлом году Александров снял картину «Одна семья», такую слабую, что, когда агитпроповец-однофамилец раздраконил ее, никто не стал заступаться. Предпочтя снимать комедии, Григорий Васильевич уже не мог вернуться в серьезное кино. А хотел.

— Мы все должны гордиться, что живем в одно время и в одной стране с величайшим кинорежиссером всех времен и народов, — не щадя своего самолюбия, восторгался Пудовкин, исполнивший в фильме небольшую роль ретивого юродивого Николы Большого Колпака.

Не менее восторженно выступили Охлопков, Сергей Васильев, Шостакович, Бабочкин, Хмелев, Савченко.

— Вижу многие огрехи в своем исполнительстве, — произнес с грустью Черкасов. — Но с удовольствием присоединяюсь к восторгам предыдущих ораторов.

И вот восторги закончились. Выступающие хвалили работу в целом, но Тихон Хренников не нашел в музыке Прокофьева каких-то заметных открытий, а песню пушкарей назвал навязчивой. С ним согласился другой композитор — Шапорин. Сергей Герасимов, только что выпустивший картину «Большая земля» о подвиге героев тыла, говорил задумчиво:

— Присоединяюсь к хвалебным высказываниям, но мне кажется, что великий режиссер подошел к фильму во многом формалистически. Иные сцены так и дышат театральщиной. А порой и позерством, о котором мы давно уже забыли со времен немого кино. Но это частности, в целом же, повторю, перед нами бесспорное явление искусства.

Безусловные фанаты Эйзенштейна затопали ногами. Чирков поддержал Герасимова, и Ромм выкрикнул:

— Это потому, что ему тут роли не досталось!

Большаков его одернул:

— Михаил Ильич! Соблюдайте вежливость.

— А сами вы какого мнения? — спросил его Александров.

— Я как председатель худсовета обязан для начала выслушать всех, — ответил Иван Григорьевич.

Пырьев как заместитель председателя высказался предпоследним, сдержанно отметил достоинства и недостатки. Наконец сам председатель сказал коротко:

— Я более склонен к мнению тех, кто отмечал неудачные места картины. Но со своей стороны обещаю сделать все возможное, чтобы она как можно скорее вышла к зрителю.

Эйзенштейн напоследок всех поблагодарил, всем улыбнулся своей улыбкой шкодливого пятиклассника, его окружили горячие сторонники, попытались подбрасывать, но уронили толстой задницей об пол, он взмолился о пощаде, и его просто с аплодисментами вывели из просмотрового зала. А Ромм сказал: