Гордость и предубеждение - Джейн Остин

– Но, как видишь, – сказала ее тетя, – Джейн не думает так плохо о Викхеме и поэтому не считает его способным на недостойный поступок.

– А о ком Джейн думала плохо вообще? Она бы ни о ком такое не подумала – несмотря на их предыдущее поведение, – разве что только тогда, когда кто-то действительно бы так поступил. Но Джейн знает так же хорошо, как и я, кто такой Викхем на самом деле. Мы обе знаем, что он развратник в полном смысле этого слова. Что у него нет ни совести, ни чести. Что он лживый интриган.

– И ты все это знаешь точно? – воскликнула миссис Гардинер, живо заинтересовавшись происхождением таких сведений.

– Да, точно, – ответила Элизабет и покраснела. – Как-то я рассказывала вам о его позорном поведении относительно мистера Дарси, да вы и сами, когда последний раз были в Лонгберне, слышали, каким тоном он говорил о человеке, который проявил к нему столько снисхождения и щедрости. Кроме того, существуют другие обстоятельства, о которых я не вольна… о которых сейчас не стоит говорить; и я могу с уверенностью сказать, что вся его болтовня о пемберлийской семье – сплошная ложь. На основании того, что он рассказал мне о мисс Дарси, я готова была встретить надменную, высокомерную и неприятную девушку. Однако он сам прекрасно знал, что это не так. Он не мог не знать, что мисс Дарси – девушка приятная и скромная, какой она перед нами и предстала.

– И Лидия об этом ничего не знает? Неужели ей не известно то, о чем вы с Джейн знаете так хорошо?

– Конечно! И это – самое худшее. Пока я не побывала в Кенте и не получила возможность много пообщаться как с мистером Дарси, так и с его родственником, полковником Фитцвильямом, я сама не знала правды. А когда я вернулась домой, то Н-ский полк должен был покинуть Меритон через неделю или две. А раз так, то ни я, ни Джейн, которой я все рассказала, не посчитали нужным разглашать эти сведения широкой общественности, потому что толку было бы кому-то от того, если бы мы разрушили ту хорошую репутацию, которую он имел среди всех жителей в округе? И даже тогда, когда решили, что Лидия поедет с миссис Форстер, мне никогда даже в голову не приходила необходимость раскрыть ей глаза на его истинный характер. Я никогда не могла подумать, что ей может грозить хоть какая-то опасность быть обманутой. Поверьте мне – о таких последствиях я даже не думала.

– И когда они поехали в Брайтон, у тебя, думаю, не было причины считать, что они нравятся друг другу?

– Ни малейшей. Я не могу вспомнить ни одного признака симпатии с каждой стороны. Если бы что-то подобное намечалось, то можете не сомневаться – в такой семье, как наша, на это непременно обратили бы внимание. Когда он только поступил в милицейские войска, Лидия была готова восхищаться им, но это касалось всех нас. В течение первых двух месяцев каждая девушка в Меритоне или в его окрестностях буквально бредила им, но он никогда не уделял Лидии какого-то особого внимания, поэтому после достаточно непродолжительного периода просто-таки сумасшедшего восхищения ее влюбленность ослабла, а ее фаворитами стали другие военные, которые больше на нее обращали внимания.

Нетрудно догадаться, что как бы мало новизны их опасениям, надеждам и догадкам относительно такой интересной темы ни придавало повторное ее обсуждение, в течение всего путешествия никакая другая тема так и не смогла надолго завладеть их вниманием. У Элизабет она вообще не выходила из головы. Задержавшись на ней благодаря худшему из страданий – упрекам совести, она не могла расслабиться или забыться ни на минуту.

Они старались путешествовать как можно скорее; и, проведя одну ночь в пути, добрались в Лонгберн к обеду следующего дня. Элизабет приятно было думать, что Джейн не пришлось их долго ждать.

Когда они прошли ограждение, маленькие Гардинеры, привлеченные видом фаэтона, вышли на ступени здания; а когда экипаж подъехал к двери, то радостное удивление, которым засветились лица детей и от которого они запрыгали и начали чудить, стал истинным свидетельством желательности их приезда.

Элизабет выскочила из экипажа, быстро поцеловала каждого ребенка и поспешила в вестибюль, где ее тут же встретила Джейн, которая сбежала вниз, выскочив из комнаты матери.

Со слезами на глазах они нежно обнялись, и Элизабет, не теряя времени, тут же спросила, не было ли каких-то новостей о беглецах.

– Пока еще не было, – ответила Джейн. – Но теперь, когда приехал мой дорогой дядя, я надеюсь, что все будет хорошо.

– А наш отец сейчас в Лондоне?

– Да, он поехал туда во вторник, как я тебе и писала.

– И часто от него приходят какие-то сведения?

– Лишь однажды. Он написал мне несколько строк в среду, сообщил, что добрался туда благополучно, и дал мне некоторые указания – на чем я особенно подчеркивала перед его отъездом. Затем он просто добавил, что больше не будет писать, пока не будет каких-то действительно важных новостей.

– А матушка – как она? Как вы все себя чувствуете?

– Матушка, слава Богу, чувствует себя более-менее хорошо, хотя нервы ее сильно пошатнулись. Сейчас она наверху и будет рада увидеть всех вас. Со своей комнаты она не выходит. Слава Богу, Мэри и Китти чувствуют себя хорошо.

– А ты – как твое самочувствие? – воскликнула Элизабет. – Ты такая бледная. Сколько тебе пришлось пережить!

Однако Джейн заверила ее, что чувствует себя прекрасно, и тут их разговор, который длился, пока мистер и миссис Гардинер были заняты своими детьми, прервало приближение всей компании. Джейн подбежала к дяде и тете, поприветствовала их и поблагодарила обоих, то улыбаясь, то пуская слезу. Когда они все зашли в гостиную, родственники, конечно же, еще раз задали те же вопросы, которые уже успела задать Элизабет, и вскоре узнали, что ничего нового Джейн сообщить не может. Однако радужные надежды на благополучную развязку, подсказанные ее добрым сердцем, еще не покинули ее, она до сих пор думала, что все будет хорошо, что однажды утром придет письмо от Лидии или от отца, и все выяснится, и даже, возможно, будет объявлена дата бракосочетания.

Миссис Беннет, в чью комнату они все пошли после нескольких минут разговора, приняла их так, как и можно было ожидать: со слезами и унылым роптанием, обличительными речами против подлого негодяя Викхема, жалобами на то, как она, бедная и обманутая, страдает. В своих несчастьях она обвиняла всех, кроме особы, неразумные потакания которой главным образом и привели к неурядицам ее дочери.

– Если бы я могла, – сказала она, – настоять на своем, чтобы мы поехали в Брайтон всей семьей, то этого бы не произошло! А так – некому было позаботиться о Лидии. Почему же Форстеры отпускали ее от себя?! Я просто уверена, что с их стороны был какой-то ужасный недосмотр или еще что-то, потому что она – не та девушка, чтобы такое выкинуть; надо было только за ней присматривать. Я всегда подозревала, что ее нельзя вверять под их опеку, но с моим мнением не стали считаться – как всегда. Мое бедное дитя! А вот теперь мистер Беннет уехал их искать, и я знаю: он будет драться с Викхемом, где бы он его не встретил, а когда погибнет, что же тогда со всеми нами будет? Не успеет его тело остыть в могиле, как Коллинзы выгонят нас, и тогда нам только и останется, брат, что надеяться на твою доброту.