Гонители - Исай Калашников

Джучи спросил:

— Отец, ты будешь сегодня у нашей матери?

Идти к Борте, постаревшей, ворчливой (для нее он все еще оставался Тэмуджином), хан не собирался. Но что-то мешало ему прямо сказать об этом.

Может быть, ждущие, просящие глаза Джучи, может быть, что-то другое.

В юрту впорхнула Хулан. Веселая, румяная, приветливая, сверкая украшениями, позванивая браслетами, прошла к нему, села рядом. Она обладала властью над ним, какой не было ни у одной из жен, и он с охотой сносил эту необременительную, порой даже приятную власть.

— Наш Кулкан не видел тебя уже несколько дней… Подари вечер нам.

Все-таки она умела приходить на помощь, когда это было необходимо. Он улыбнулся Джучи, развел руками — сам понимаешь, ты же мужчина… Сын не принял его дружеской доверительности. Поклонился ему не как отцу, как повелителю.

— Могу ли я попросить о милости?

Помедлив, он с холодком сказал:

— Проси.

— Прошу милости не для себя. Мы взяли в плен младшего из сыновей Тохто-беки. Он такой стрелок из лука, каких я не видел. Спроси у Субэдэй-багатура. И молод.

— Это так, — подтвердил Субэдэй-багатур и неожиданно разговорился: Он поистине не знает, что такое промах. Где нам не попасть в корову, попадет в коровий глаз.

Хан вспомнил, как гнался за хуланом, метал стрелу за стрелой — и все мимо… Они радуются силе и твердости руки, зоркости глаза какого-то недобитого врага, когда… Но об этом никому не скажешь. Досада росла в нем.

— Что же ты хочешь для этого… как его?

— Для Хултугана. Сохрани ему жизнь, отец. Такие люди рождаются редко.

Досада переросла в неясную обиду. Хулан это почувствовала.

Наклонилась к Джучи.

— Не взваливал бы на плечи отца все несущие, лишние заботы.

— Стыдись, он твой соплеменник, меркит, — укорил ее Джучи.

На висках Хулан качнулись подвески с крупными рубинами. Вспыхнули уши, стали ярче рубинов, но сдержанность не оставила ее.

— Тебе ли, Джучи, напоминать об этом?

— Тебе ли, женщина, встревать в разговор мужчин?

— Женщина создана для того, чтобы оберегать мужчин.

— И путаться под ногами, когда они того не желают.

Они говорили вполголоса, и со стороны все можно было принять за шутку. Но хан видел, как ширится, углубляется непримиримость сына и Хулан.

Гневно приказал:

— Хватит! — Глянул на нойонов — они стояли, потупив взоры, будто стыдились того, что слышали, — быстро-быстро пересчитал пальцы. — Джучи, для вас, моих сыновей, я завоевал столько земель, покорил столько племен и народов… И ты просишь… Не можешь обойтись без какого-то Хултугана, сына врага нашего рода! Не будет милости! Самое лучшее место для врага — в земле.

— Смилуйся, отец, ради меня!

— Ради тебя, ради всех моих сыновей и внуков я не знаю покоя, не даю себе отдыха. Я думаю о том, как уничтожить врагов, ты, мой сын, — о том, как сохранить им жизнь. Это негодное дело. Подумай о своем имени. Доброе имя ищи — не найдешь, дурную славу скобли — не соскоблишь… Боорчу, скажи кешиктенам, пусть они отправят Хултугана к его отцу и старшим братьям.

— Великий хан…

— Молчи, Боорчу, и делай что велено!

— Отец, это жестоко… Ты жесток, отец! — Кровь отхлынула от лица Джучи, страдальческие глаза стали большими — будто его самого приговорили к казни.

В душе хана шевельнулось смутное сомнение в своей правоте, но он отмахнулся от него: сомнение — удел людей слабых.

— Да, сын, я жесток. Но жестокость к врагу — милосердие к ближним.

Сын молча вышел из юрты.

Глава 7

За городской стеной Хотана на просторной равнине шло торжественное пятничное богослужение. Правоверные молились, обратив благочестивые лица в ту сторону, где за горами, реками, пустынями была священная родина пророка — благословенная Мекка. Над правоверными возвышался деревянный мимбар[39], на нем стоял Алай ад-Дин.

Кучулук осадил коня перед мимбаром. Пыль из-под копыт серым облаком покатилась на правоверных. За спиной Кучулука сопели кони его воинов.

Имам, лизнув палец, перевернул страницу Корана, метнул на Кучулука и его воинов настороженно-враждебный взгляд. Уничтожением посевов вокруг Хотана и Кашгара Кучулук принудил мусульман к покорности. Но они тайно и явно уповали на хорезмшаха Мухаммеда… Несколько дней назад Кучулук потребовал от Алай ад-Дина включить в хутбу свое имя. Старый гурхан вознесся в райские сады, слушать песнопение ангелов, и теперь Кучулук был единственным правителем остатков его владения, наследником его титула.

Имам отложил Коран, поднял к лицу сухие руки.

— О боже! — Слово вырвалось, как вздох. — Сделай вечными основы царства и веры, подними знамена ислама и укрепи столпы неоспоримого шариата, сохраняя державную власть великого, справедливого, великодушного владыки народов, господина султанов, распространителя устоев спокойствия и безопасности, дарителя благодеяний — того кто дает помощь рабам, больным, того, кому дана помощь от неба, кому дана победа над врагами, кто поддерживает правду, земной мир и веру — халифа Насира, — да сделает аллах, которому слава, вечным его царство в халифате над землей и да увеличит его доброту и благодеяния.

К концу чтения хутбы голос имама набрал силу, он раскатывался над правоверными не смиренной просьбой, а грозным предостережением.

— Я не слышал своего имени, — сказал Кучулук. — Может быть, ты произнес его слишком тихо?

— Твоего имени я не произносил.

— Почему, достойный?

— Законным государем и правителем может быть только тот, чью власть освятил своим соизволением наместник пророка — халиф.

Имам говорил с ним как с учеником медресе, ровным голосом, но из глаз не уходила враждебная настороженность.

— Ваш халиф далеко. Ты, имам, узаконишь мою власть над правоверными.

— Я этого не сделаю.

— Найду другого имама.

— Другой тоже не сделает. Это право принадлежит халифу. Никому более.

— Тогда ты поедешь в Багдад и возвратишься с соизволением халифа.

— Я не поеду в Багдад. И халиф не даст тебе своего соизволения.

— Зачем, достойный, упрямишься? Ты видишь, я терпелив. И ты знаешь: я настойчив.

— Мы напрасно тратим время. Правоверными не может править неверный.

Ты надел на нас ярмо покорности, но наши души тебе не облачить в одежды лицемерия.

— Я хорошо понял тебя, имам. Правоверные не могут быть подданными неверного. Тогда мне остается одно: обратить подданных в свою веру или веру моей жены, дочери гурхана.

— Твоя вера и вера твоей жены есть заблуждение ума человеческого.

— Ты лжешь, имам! — Кучулук привстал на стременах. — Эй, вы, поклонники пророка Мухаммеда! Слушайте меня, вашего правителя и повелителя. Я утверждаю: ваша вера — обман. За сотни лет до вашего Мухаммеда бог послал на землю Христа. Разве не так? Разве об этом не сказано в чтимой вами книге? Подтверди, имам, если ты честный человек.

Имам молчал, прижимая к груди Коран с потрепанными, побитыми углами.

— Молчишь? Да и что ты можешь сказать! Бог один, и ему не для чего отправлять людям одного за другим своих посланцев. Ваш Мухаммед сам себя возвел в пророки. Я спрашиваю вас: если ваш пророк обманщик — кто вы, его последователи? Вы не правоверные, вы легковерные. Пусть любой из вас подойдет и докажет мне, что я говорю неправду.

Мусульмане смотрели на Кучулука с гневом и страхом. Нижняя челюсть у имама отвисла, в сивой бороде темнел провал рта. Такого богохульства он, неверное, в жизни не слышал.

— Сказано: люди — или ученые, или ученики, остальные — невежды и варвары. Да простит тебе аллах твое неведение.

— Вы не хотите спорить? Тем хуже для вас. Вашу лживую веру я запрещаю. Отныне никто не посмеет напяливать на голову чалму, возносить молитвы по Корану. Молитесь, как молятся почитающие Будду или Христа.

Замеченный в нарушении моего повеления будет наказан: в дом поселю воинов — кормите и одевайте.

Крики возмущения заглушили его слова. Кучулук выхватил из рук имама Коран, разорвал его, бросил на землю.

— Будь ты проклят! Пусть прах засыплет твой поганый язык! — крикнул имам.

Воины накинулись на толпу. Засвистели плети. Кони сбивали и топтали людей.

Разогнав верующих, Кучулук велел распять имама на дверях медресе.

Крутость устрашила мусульман, но не прибавила, скорее убавила число сторонников Кучулука. И когда к его владениям подошел Джэбэ с двадцатью тысячами воинов, мусульмане не подумали защищать свои города и селения, хуже того — они начали нападать на воинов Кучулука. О сражении с монголами нечего было и думать. Он отступал, и его войско таяло, как снег под жарким солнцем. С ним остались только найманы, но их было слишком мало…

…Усталые кони медленно поднимались в гору. На безоблачном небе гасли звезды, разгоралась яркая, кроваво-красная заря. Рядом с Кучулуком дремала в седле Тафгач-хатун. Ее маленькие руки вцепились в переднюю луку седла, голова клонилась на грудь. Кучулук потряс ее за плечо.