Поединок. Выпуск 2 - Николай Агаянц

«Смерть наступила в результате перелома основания черепа, вызванного ударом тупым предметом сзади».

А это значит, с Хромовым был кто-то еще. Но кто? Оставалась пока только Мотя...

8

— Это ты?

Звонила Лариса.

— Инспектор Воронов, — официально ответил Алексей, делая вид, что не узнал ее голоса.

— Ты прикидываешься, что не узнал, потому, что забыл выполнить мою просьбу, — фыркнула Лариса.

И тут только Воронов вспомнил о своем обещании достать билеты на премьеру нового балета. Почему Ларисе захотелось пойти именно на этот спектакль, пожалуй, не смогла бы ответить и она сама. Так, по крайней мере, считал Воронов.

— Ты, как всегда, думаешь обо мне хуже, чем я есть. Представь, заказал два билета на ближайший же спектакль. Но предупредили — желающих слишком много. Какой-то невероятный ажиотаж, — соврал Воронов, понимая, что, если спектакль не моден, Лариса вряд ли на него пойдет. И, словно в подтверждение догадки, трубка милостиво произнесла:

— Ходить на заурядные постановки у меня просто нет времени...

— Знаю, потому вечером перезвоню — мне скажут: будут билеты или нет.

— То есть как нет? Может твоя знаменитая красная книжечка принести нам малейшую пользу в виде двух билетов вне очереди?

— Зарплату ты, конечно, в число полезных вещей не включаешь!

Воронову хотелось бросить трубку, но близкая перспектива очередной ссоры казалась ему малоприятной, и он решил отпарировать:

— Это все-таки лучше, чем стипендия вечного аспиранта.

— Считай, что ты меня уколол, — раздалось на другом конце провода. — И прощение получишь, лишь принеся в клювике два билета. До вечера.

Короткие гудки в трубке закончили довольно нелепый разговор.

Вечером Лариса позвонила неожиданно, как делала это всегда.

Глаза у Воронова слипались, и не хотелось даже протянуть руку, чтобы пододвинуть аппарат к себе. Разговор обещал быть долгим и острым.

— Так рано спать? — Тембр голоса Ларисы не предвещал ничего хорошего. — Где же великий Нат Пинкертон, который бдит, не зная личной жизни? Алешенька, я вас не узнаю! Вы — и спать! Вы, который даже не удосужился доложить мне о билетах! Не просиди я полвечера у телефона, так бы никогда и не услышала голоса великого сыщика.

Алексей поморщился.

— Лорочка, сколько раз я просил, не называть меня сыщиком. Я — инспектор уголовного розыска.

— Не улавливаю разницы! Скажу по секрету: «сыщик» мне нравится больше! В этом, если хочешь, есть что-то собачье...

— Ну, знаешь... — он даже поперхнулся. Но Лариса, предвосхищая продолжение его реплики, сказала:

— Ладно, не сердись. Хочу сообщить тебе новость — у меня намечается свободная суббота, и я готова посвятить ее работнику МУРа.

Воронов молчал слишком долго, гораздо дольше, чем, по представлению Ларисы, следовало молчать после столь заманчивого предложения.

— Видишь ли... Я некоторым образом работаю. С утра надо поехать на один объект...

Лариса рассмеялась, и смех ее звучал совсем плохо.

— Несчастный! И ты мнишь, что, губя жизнь, я свяжу свою судьбу с человеком, который будет вечно занят по субботам и воскресеньям? Ты ошибаешься. Найди себе садовницу, которая бы в дни, когда ты занят, бегала по любовникам и выращивала у тебя на лысине ветвистые рога...

— У меня нет лысины...

— Так будет. С такой работой у тебя не только лысина будет, но и грыжа! Я тебе обещаю.

— Лора, это чрезвычайный случай!

— Глупо.

В трубке зазвучали короткие гудки. Ничего не оставалось, как набрать номер Ларисы. Она откликнулась сразу.

— Если погулять со мной времени нет, хоть телефон свой почини, чтобы на расстоянии общаться было можно...

— Да, — поспешно поддакнул Алексей, — действительно, аппарат что-то барахлит. То не соединяет, то никак не отключишься после разговора.

— А ты чего, собственно, звонишь?

— Мы же не договорились...

— Как не договорились? Ты в субботу работаешь, А я с приятелем поеду за город. Бабье лето на носу все-таки. А это значит, мое времечко...

— Я завтра вечером тебе позвоню...

— Звони. Может быть, вечером и буду дома...

Она зло швырнула трубку, и у Воронова не было никакого желания звонить ей еще раз. Но, когда он все-таки попытался набрать ее номер, он оказался занятым.

С горьким осадком на душе после нелепого разговора он заснул. С ним и проснулся.

9

Мотя ревела. Она не ответила толком ни на один вопрос Воронова. Так была перепугана вызовом в МУР, что не только дара речи лишилась, но и, похоже, способности воспринимать вопросы. А Воронова интересовало одно: кому она сообщила о том, что Хромов собирался разговаривать с Вороновым? Все, что Алексей успел узнать о диспетчере Кругловой, выводило ее из-под подозрения. Впрочем, скорее, «почти» выводило.

В ответ на все вопросы Мотя только ревела.

Третий стакан воды, налитый Вороновым, был наполовину пуст. На его тонких стенках жирно алели следы губной помады, а остатки воды помутнели от слез, капавших в стакан с накрашенных щек.

— Мотя, поймите, слезами тут не поможешь. Всю жизнь проплакать вам не удастся. Надо отвечать. Это очень важно. — Воронов говорил вкрадчиво, даже немного утрируя произношение, как это иногда делают, подстраиваясь под речь иностранца, плохо знающего язык.

Но Мотя ревела. Навзрыд. Иногда затихала, и тогда молча, уставившись взглядом в стену, сопела, изредка размазывая по грязному лицу остатки туши.

Прошло не менее получаса, прежде чем она пришла в себя. Воронов уже отчаялся добиться от нее толку. И впрямь, когда она заговорила, то, с его точки зрения, уж лучше бы молчала или ревела беспробудно.

— Я никому... Ничего... Не говорила... Я ничего не знаю... Ничего не слышала... Тогда очень торопилась на свидание... У меня... Клянусь, я не слышала ни слова, о чем вы говорили... Только отметила путевку... Даже в лицо не взглянула Василию Петровичу... — при упоминании имени и отчества погибшего она зарыдала вновь, и Воронов, заставив выпить еще стакан воды, отпустил ее, сказав уже у дверей:

— Смотрите, Мотя. Это было очень важно. И если вы обманули, вам придется отвечать по всей строгости закона.

Воронов вернулся за свой стол и, сняв пиджак, повесил его на спинку стула. Слова полковника Жигулева, сказанные им утром на оперативке, вместо того, чтобы стимулировать работу мысли, отбирали, как у заведомого труса, последние силы. А были эти слова, в общем-то, обычные и закономерные: «Ну, Алексей Дмитриевич, сами дров наломали, сами и в поленницы складывайте».