Поединок. Выпуск 2 - Николай Агаянц

— Хорошо, хорошо, — нетерпеливо остановил Мишеневский монолог Воронов. — Ну, а вы, Виктор, как считаете, кому Хромов мешал?

— Ну, мешал-то он с его острым язычком многим. Начальству был как прыщ на заднице. Меня они тоже не жалуют особой любовью. Но, признаться, меня и любить не за что — характер уж больно неустойчивый, как выражается директор. А дядя Василий — человек! Он свой шоферский хомут тянет не только грамотно, но и с лихостью, присущей старым работягам. Думаю, мешал он тем же, кому и раньше мешал и кто меня и его кражей под удар поставил... Чтобы избавиться...

— Считаете, что оба вы — жертвы определенного заговора? Прошлый раз вы мне этого не говорили...

— Все думки сразу даже верблюд выплюнуть не сможет, — насупился Мишенев. — Кто знает, правильно ли я сделал, что вообще к вам пришел. Пусть бы себе обычным порядком тянулось. Вот только локомотивовская история меня попутала. И еще дядя Василий, с которым посоветовался, не отговорил. Правда, особой веры в вас тоже не высказал...

— Почему же сам потом решил прийти?

— Всякое случается... Значит, мнение свое изменил...

— Хорошо, Виктор. Как вы считаете, с чего мне надо начать? — Воронов доброжелательно посмотрел на Мишенева. Но тот не ответил тем же. Наоборот, колюче бросил:

— Дело ваше. Вам за то деньги платят. А только ни я, ни Хромов ничего из кузова не брали и пломб не срывали. На то даем наше общее честное слово. За себя говорю и за Хромова тоже.

Воронову показалось, что клятва Мишенева прозвучала несколько фальшиво и выспренно.

— Ладно, — коротко подвел итог Воронов. — К вам просьба: изложите письменно все, что считаете нужным, в доказательство вашего утверждения неслучайности происшедшей аварии. И про кражу можете тоже...

Воронов показал на соседний стол, на котором лежали бумага и ручки:

— Пишите спокойно, обстоятельно, скоро вернусь.

Он запер сейф и прошел в комнату Стукова. Петра Петровича не было. С ним он столкнулся уже в дверях, когда выходил.

— Как дела? — спросил Стуков, но по тону вопроса Алексей понял, что у самого Стукова дел по горло, и решил с дальтрансовскими заботами не лезть.

— Корпим помаленьку...

— А мне полковник подарочек подкинул — самострел сторожа. Твои-то автофургоны все бегают?

— Где-то бегают, — рассеянно сказал Воронов. — Ну, пока. Освободишься — позови, хоть расскажешь, как пузо жарил под южным солнцем. Что лысина загорела, я и так вижу.

Взяв у Мишенева две страницы, — на создание большего тот был явно не способен, — исписанных, к удивлению Алексея, ровным, как бы законсервированным со времен изучения каллиграфии почерком, Воронов отпустил шофера и погрузился в анализ его сочинения. Потом, прихватив папку с документами, поехал в ГАИ. Ему не терпелось свести мнение майора Хромова и шофера Мишенева воедино, но на базе профессионального инспекторского разговора. Нужен был абсолютно определенный ответ: авария случайная или нет?

10

В воскресное утро Воронов решил поработать с бумагами, хотя свободного времени оставалось немного: свидание с Ларисой было назначено на двенадцать. Едва он сел за стол, вошел Стуков. Воронов понял, что надежда поработать тщетна, и, вздохнув, настроился на курортные воспоминания. Но Стуков, поправив очки, словно угадал мысли Алексея.

— Мешать не буду. Немножко в курсе твоих дел. Один дружеский совет — Мишенева надо разрабатывать основательно. И потому я бы на твоем месте прокатился с ним в какой-нибудь город. Во-первых, узнаешь, почем кусок шоферского хлеба. Во-вторых, чем черт не шутит, может быть, сойдешься с Мишеневым поближе — дальняя дорога тому способствует: много разного народа вокруг будет. Глядишь, просочится информация, которой тебе недостает...

— Мишенев считает, что Хромова убрали. А сам еще далеко не чист. Никакого алиби по делу о краже. Только голословное утверждение. Похоже, от своей персоны отвлечь внимание намерен. Так и сказал: «Нынче мое дело вторым стало».

— А если кто-то захочет убрать и Мишенева? — внезапно спросил Стуков.

— Ну, Петрович, так можно договориться и до существования мафии!

— Для существования мафии, — словно читая лекцию, произнес Стуков, — в нашей стране нет социальных корней. А вот три тесно сплотившихся головореза перед угрозой разоблачения могут не одного человека с дороги убрать...

— Преувеличиваешь, — резюмировал Воронов.

Стуков пожал плечами.

— Проповедь в церкви не делает громоотвод над ней бесполезней... Совет дармовой — платить не надо. Следовать тоже... Как знаешь.

— Не обижайся. Ничего-то я не знаю, потому и спорю. Одно, пожалуй, знаю — никогда себе не прощу, что Хромова в тот вечер не выслушал...

— Ладно терзаться угрызениями совести... Вывод сделал, и хорошо. Самокритика чем сильна — у нее слишком много союзников в стане критики.

— Что поделаешь, если моя основная работа — заваливать элементарные дела! Скажи-ка лучше, как отдыхал.

— Ты же поработать пришел в выходной день, а не байки слушать? Твоя Лариса, наверно, тебе живописнее про курорты рассказывала?..

— Фу ты, зануда! Можешь человеку, озабоченному твоим здоровьем, ответить, как ты от-ды-хал? — по слогам протянул Воронов.

— Отменно отдыхал. Отдыхать — не работать. Лучше всего, конечно, в таких отпусках — теплое ласковое море. Загульность курортную не люблю, а вот водичку бархатную очень одобряю. Знаешь, чем старше становлюсь, тем яснее понимаю: если в море не окунулся, в отпуске не побывал.

— От жизни следует требовать услуг по возможностям, а не по нашим желаниям, — согласился Воронов.

Они помолчали. Каждый отчетливо понимал, что разговор об отпуске — так, дань дружеской вежливости. И если они сегодня, в день, когда надлежит отдыхать, пришли сюда, значит, в том есть нужда.

— Ну, что, Алеша, тяжко? — спросил вдруг Стуков, и в тоне его Воронов неожиданно уловил так много общего с голосом матери, спрашивавшей, бывало, когда работал и учился, если не теми же словами, то таким же участливым тоном.

— Тяжко, Петр Петрович. Смерть как не люблю делать ошибки...

— Кто их любит делать? Важнее другое — любишь ли ты их исправлять!

— Я вот тут пытаюсь проецировать кое-что на дело Мамлеева...

Стуков перебил его, даже не дав закончить фразы.

— Это и есть твоя следующая ошибка. Новое дело проецировать непосредственно на старое — самое последнее, что позволительно делать нашему брату. Прямые аналогии противопоказаны. Только опосредствованно, через опыт, через какие-то аналитические формы, — Стуков говорил резко. — Пойми, такая проекция, как шоры для лошадей, — кроме того, чем задался, ничего больше не видишь!