Эйзенхауэр. Солдат и Президент - СТИВЕН АМБРОЗ

2 апреля 1946 года Эйзенхауэр выступил в музее искусств Метрополитен, а затем остановился в отеле "Уолдорф-Астория" как гость Тома Уотсона. Уотсон был членом комитета попечителей Колумбийского университета и подбирал кандидата на пост президента. Уотсон предложил этот пост Эйзенхауэру. Мгновенная реакция Эйзенхауэра была такова: Колумбийский университет ошибся в Эйзенхауэрах — им нужен Милтон Эйзенхауэр, который имеет большой опыт в вопросах образования. Нет, ответил Уотсон, Колумбийский университет хочет генерала. Эйзенхауэр сказал, что в ближайшие два года он будет занят другими вещами и поэтому не может рассматривать в настоящее время предложение Уотсона всерьез.

Спустя тринадцать месяцев Уотсон снова заехал к Эйзенхауэру. "К моему сожалению", писал Эйзенхауэр Милтону, Уотсон снова предложил пост в Колумбийском университете, подчеркивая "важность общественной службы, которую я могу исполнить на этом месте", и рисуя "самые розовые перспективы в том, что касается удобств, финансирования, вознаграждения и тому подобного". Эйзенхауэр повторил, что университету нужен Милтон; Уотсон повторил, что Колумбийский университет хочет генерала, и просил не затягивать ответ. Эйзенхауэр не любил, когда на него давили, и говорил Милтону, что, раз они хотят быстрого ответа, он ответит "нет" *66.

Уотсон уговаривал его принять предложение, которое остановило бы все спекуляции на будущей политической карьере генерала. Эта мысль очень нравилась Эйзенхауэру. Здесь необходимо заметить, что расхожее мнение о том, что Уотсон и другие состоятельные республиканцы из совета попечителей Колумбийского университета хотели заполучить Эйзенхауэра, чтобы готовить его к президентству, не имеет под собой никаких оснований. В ноябре 1947 года Уотсон "наставлял" Эйзенхауэра "не иметь ничего общего с политикой", кроме того, Уотсон и большинство колумбийских попечителей поддерживали Дьюи и ожидали его победы на выборах 1948 и 1952 годов *67.

Эйзенхауэр, принявший в своей жизни множество важнейших решений, это решение принимал очень болезненно. "Это было почти первое решение в жизни, которое было связано только со мной", — говорил он Смиту. И, принимая его, он "вынужден был бороться со всеми своими инстинктами" *68.

23 июня Эйзенхауэр написал в Колумбийский университет, что если он получит официальное предложение, то примет его. Он отмечал, что они с Мейми прошли через период большой внутренней борьбы и что при мысли о предстоящей жизни в Нью-Йорке иногда испытывали чувства, "близкие к смятению", но после долгих часов "углубленного и благочестивого размышления... мы поняли, что палец долга указывает в направлении Колумбийского университета". Он настаивал на том, чтобы до принятия хоть каких-то действий попечители подробно ознакомились с характером и объемом устных договоренностей между ним и Уотсоном. Эти договоренности включали в себя неучастие в учебном процессе и в поиске субсидий, минимум представительских функций и административных обязанностей.

Так что же он вообще собирался делать? По его собственным словам, он собирался тратить всю свою "энергию на авторитетное руководство советом и способствовать распространению либеральных идей — в университете и общеобразовательных понятий — в демократическом обществе". На таких зыбких основаниях Колумбийский университет пригласил Эйзенхауэра стать своим президентом с годовым окладом в двадцать пять тысяч долларов. Он согласился. Эйзенхауэр вступил в должность в актовый день университета в июне 1948 года *69.

В середине своего двадцатисемимесячного пребывания на посту начальника штаба Эйзенхауэр записал в своем дневнике: "Это был для меня самый трудный период, неудачи и разочарования по числу заметно превосходили успехи". В октябре 1946 года он жаловался: "Моя жизнь — это сплошная череда проблем с личным составом, бюджетом и планированием армии, и этим я уже сыт по горло" *70.

Поэтому он был рад уступить свой пост Брэдли. Церемония передачи полномочий происходила 7 февраля 1948 года. Перед тем как совсем покинуть свой кабинет, Эйзенхауэр продиктовал последнее послание. Оно было адресовано "Американскому солдату". В нем он говорил о своих почти сорока годах службы, о своей гордости за армию и ее свершения, о том, как он доволен своей карьерой. Послание заканчивалось следующими словами: "Я не могу в этот день не сказать солдатам — тем, кто уже оставил армию, и вам, носящим форму, — что самой большой моей гордостью всегда будет то, что я служил с вами" *71.

Затем он прошел через весь зал к секретарю военного ведомства, где передал под присягой полномочия Брэдли. Президент Трумэн прикрепил к медали Эйзенхауэра "За отличную службу" третью дубовую ветвь. По ранее достигнутой договоренности Эйзенхауэры должны были оставаться в Особняке номер один до самого переезда в Нью-Йорк в мае. Через несколько дней после вступления Брэдли в должность Эйзенхауэр купил новую машину — "крайслер". Торговец пригнал ее в Форт-Майер. После согласия Мейми Эйзенхауэр тут же выписал чек на всю сумму сразу. Затем он взял Мейми за руку и, указывая на седан, сказал: "Дорогая, это все, что я заработал за тридцать семь лет службы в армии, с тех пор как юношей сел на поезд в Абилине". На эту покупку он истратил все свои деньги *72.

Однако перспективы его ожидали отличные. Кроме военного оклада и денег, которые он вскоре будет получать от Колумбийского университета, он наконец выкроил время — с февраля по май 1948 года — для написания своих воспоминаний. Издатели обращались к нему с подобными предложениями и в 1946, и в 1947 годах. В декабре Дуглас Блэк, президент "Даблдей", и Уильям Робинсон из "Нью-Йорк геральд трибюн" (Эйзенхауэр полюбил его с первого взгляда, и они вскоре стали близкими друзьями) стали убеждать генерала, что написать воспоминания — его долг перед историей*73. Ранее разговоры с издателями были для Эйзенхауэра головной болью, он не мог разобраться во всех этих опционах, правах на первое издание, на переиздание, на экранизацию, на перевод и тому подобном. Предложение Блэка и Робинсона привлекало его гораздо больше — это была простая сделка, в которой ему предлагали заплатить одну большую сумму сразу за все права. Несколько дней спустя Эйзенхауэр обнаружил, что предлагаемая ему сделка еще выгоднее, чем казалась ему вначале, потому что Джозеф Дэвис, который выполнял роль неофициального юриста Эйзенхауэра на этих переговорах, посоветовал, чтобы Эйзенхауэр заплатил налог на общую прибыль, а не на индивидуальный доход.

Это казалось неправдоподобной удачей, и Эйзенхауэр проверил сведения у заместителя министра финансов, который подтвердил правоту Дэвиса. Как непрофессиональный писатель Эйзенхауэр мог заплатить один только налог на общую прибыль, если он продавал рукопись во всей ее целокупности со всеми побочными правами. Это часто делалось и ранее, заверило Эйзенхауэра Министерство финансов. На этих условиях Эйзенхауэр согласился написать свои воспоминания. Блэк и Робинсон заплатили ему 635 000 долларов; 158 750 он выплатил в качестве налогов; оставшиеся полмиллиона (почти) сделали его состоятельным человеком.