Древний город. Религия, законы, институты Греции и Рима - Фюстель Куланж

Эти два события, случившиеся одновременно, оказали влияние друг на друга. Риму не дались бы так легко завоевания, если бы повсюду не угас общественный дух, и можно предположить, что общественная система не распалась бы так быстро, если бы римские завоевания не нанесли ей последний удар.

Изменения, затронувшие институты, нравы, верования, право, не обошли и патриотических чувств, изменив характер патриотизма, и это одна из причин, которая способствовала быстрому продвижению Рима к намеченной цели. Мы уже говорили о том, каким было чувство патриотизма в ранний период истории города. Патриотизм являлся частью религии; человек любил свое отечество, потому что любил богов-покровителей, потому что там был пританей, священный огонь, праздники, молитвы, гимны, а вне отечества у него не было ни богов, ни культа. Этот патриотизм был верой и благочестием. Но когда у жреческой касты отняли власть, то вместе с древними верованиями исчез и этот вид патриотизма. Еще оставалась любовь к городу, но она приняла другую форму.

Теперь отечество любили не за религию и богов, а за его законы и институты, за права и безопасность, которые оно давало своим гражданам. Мы видим из надгробной речи, которую Фукидид вкладывает в уста Перикла, какие причины заставляли любить Афины. «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражаем другим. Называется этот строй демократическим потому, что он зиждется не на меньшинстве, а на большинстве. По отношению к частным интересам законы наши предоставляют равноправие для всех; что же касается политического значения, то у нас в государственной жизни каждый им пользуется предпочтительно перед другим не в силу того, что его поддерживает та или иная политическая партия, но в зависимости от его доблести, стяжающей ему добрую славу в том или другом деле; равным образом скромность звания не служит бедняку препятствием к деятельности, если только он может оказать какую-либо услугу государству. Мы живем свободною политическою жизнью в государстве и не страдаем подозрительностью во взаимных отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся, если кто делает что-либо в свое удовольствие, и не показываем при этом досады, хотя и безвредной, но все же удручающей другого. Свободные от всякого принуждения в частной жизни, мы в общественных отношениях не нарушаем законов больше всего из страха перед ними, и повинуемся лицам, облеченным властью в данное время, в особенности прислушиваемся ко всем тем законам, которые существуют на пользу обижаемым и которые, будучи написанными, влекут общепризнанный позор… Повторяющимися из года в год состязаниями и жертвоприношениями мы доставляем душе возможность получить многообразное отдохновение от трудов, равно как и благопристойностью домашней обстановки, повседневное наслаждение которой прогоняет уныние… Мы нашей отвагой заставили все моря и все земли стать для нас доступными, мы везде соорудили вечные памятники содеянного нами добра и зла. В борьбе за такое-то государство положили свою жизнь эти воины, считая долгом чести остаться ему верными, и каждому из оставшихся в живых подобает желать трудиться ради него…»[201]

У человека еще есть обязанности по отношению к городу, но они зиждутся на другой основе. Человек по-прежнему жертвует жизнью, но уже не ради национального бога или очага предков, а ради защиты институтов и тех преимуществ, которые дает ему город.

Появился новый взгляд на патриотизм. Теперь человек испытывал привязанность не к пританею, богам и священной земле, а к институтам и законам и, поскольку в связи с нестабильным положением, которое в то время существовало во всех городах, институты и законы часто менялись, то и патриотизм стал чувством непостоянным и изменчивым, зависящим от обстоятельств и подверженным тем же колебаниям, что и правительство городов. Любовь к отечеству была не более чем любовью к существующему строю, и если кого не устраивали законы, то ничто уже не связывало его с отечеством.

Теперь для человека собственное мнение стало важнее отечества, и собственные победы и победы товарищей обрели для него большую важность, чем величие и слава его города. Любой, кого не устраивали институты родного города, предпочитал покинуть его ради города, в котором, по его мнению, эти институты были в силе. В то время люди начали свободно перемещаться из города в город; уже не было того страха перед изгнанием. Разве имело значение, что они лишатся пританея и очистительной воды? Теперь они мало думали о богах-покровителях и привыкли легко обходиться без отечества.

Оставалось сделать небольшой шаг, чтобы взять в руки оружие и направить его против родного города. Ради собственной победы люди заключали союз с городом, враждовавшим с их родным городом. Из двух аргивян одного устраивала аристократическая форма правления, и он предпочитал Спарту Аргосу, а другой отдавал предпочтение демократическому строю и Афинам. Ни тот ни другой не слишком заботились о независимости родного города и были готовы перейти под власть чужого города при условии, что этот город поддержит их партию в Аргосе. Фукидид и Ксенофонт ясно показывают, что именно эти умонастроения стали причиной развязывания Пелопоннесской войны и ее затяжного характера. В Платеях богатые были на стороне Фив, демократы на стороне Афин. «В начале весны триста с небольшим фиванских граждан под командою беотархов Пифангела, сына Филида, и Диемпора, сына Онеторида, вторглись с оружием в начале ночи в беотийский город Платеи, бывший в союзе с афинянами. Фивян призвали и открыли им платейские ворота граждане Навклид и его сообщники с намерением захватить власть в свои руки, погубить неприязненных им граждан и подчинить город фивянам»[202].

В городе Корциры (Керкиры) народная партия была за Афины, а аристократия за Спарту. «Среди керкирян смуты наступили с того времени, как к ним возвратились пленники, взятые в морских битвах у Эпидамна и отпущенные на свободу коринфянами… пленникам было поручено склонить Керкиру на сторону коринфян. И действительно, эти керкиряне старались воздействовать на отдельных граждан, чтобы отторгнуть город от афинян»[203].

У афинян были союзники во всех городах Пелопоннеса, а у Спарты во всех ионийских городах. Фукидид и Ксенофонт сходятся во мнении, что не было ни одного города, в котором бы народ не поддерживал афинян, а аристократия спартанцев. «Теперь во всех государствах демократическая партия благосклонно настроена к вам (афинянам) и или вовсе не принимает участия в восстании олигархической партии, или же, если и бывает вынуждена примкнуть к восстанию, тотчас становится во враждебные отношения к восставшим. Поэтому, начиная войну, вы (афиняне) имеете союзника в лице народной массы враждебно настроенного к вам государства»[204].

Эта война была тем общим усилием, которое предприняли греки для того, чтобы повсюду установить одинаковую форму правления под гегемонией одного города, но одни желали аристократического правления под покровительством Спарты, а другие демократического правления при поддержке Афин. То же самое было и во времена Филиппа. Во всех городах аристократическая партия желала владычества Македонии. Во времена Филомена роли поменялись, но чувства остались прежними; демократия перешла на сторону Македонии, а все, кто стоял за аристократию, присоединились к Ахейскому союзу. Таким образом, город перестал быть объектом желаний и привязанностей людей. Осталось мало греков, которые отказались бы пожертвовать общественной независимостью ради того, чтобы обрести те институты, которым они отдавали предпочтение.

Что касается честных людей, то бесконечные разногласия, свидетелями которых они были, вызывали у них отвращение к общественной системе. Они не испытывали привязанности к той форме общественного устройства, при которой бедные и богатые вели непрерывные войны, где народ прибегал к насилию, а аристократия отвечала ему с удвоенной силой. Эти люди стремились избавиться от режима, который не порождал ничего, кроме страданий и ненависти. Они чувствовали необходимость отказаться от общественной системы и найти какую-то другую форму правления. Многие мечтали о том, чтобы установить своего рода верховную власть над городами и чтобы эта власть заботилась о поддержании порядка и заставляла эти небольшие беспокойные общества жить в мире. Ради этого Фокион, истинный гражданин, советовал своим соотечественникам перейти под власть Филиппа, пообещав им за это мир и безопасность.

В Италии сложилось точно такое же положение, как в Греции. В такую же борьбу были вовлечены города Лаций, Сабина и Этрурия. И здесь исчезло такое понятие, как любовь к городу. И здесь любой человек охотно присоединялся к чужому городу ради достижения собственных целей.