Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребе Хия промолчал и вздохнул. А Ханания стал его просить:
— Учитель, вы мне как-то сказали: «Jassi-chenoh» — «пусть скажет». Это слово сохранилось в моей памяти, оно светится во мраке души моей, точно алмаз… Позвольте мне сказать вам…
— С удовольствием! — соглашается ребе Хия.
— Учитель, со мною творится нечто удивительное! С первых же дней моего пребывания здесь, когда я бывало, закрыв глаза, слушаю вашу речь, боясь, проронить слово, мне по временам казалось, будто я блуждаю по-прежнему в пустыне, изнывая от жажды… И издали слышу журчание чистого ключа, ясный, приветливый звук, точно вестник радости, нового счастья… И я чувствовал, что Божья милость пробуждается и ведет меня к ключу. Я иду к ключу, а ключ идет ко мне навстречу, мы приближаемся друг к другу!.. А я знаю, что это за ключ живой воды, я ведь некогда пил из него. Злой человек лишь попутал, склонил меня уйти от живой воды к мертвой, ядовитой, показавшейся на мой глупый вкус небесной росой… А ныне, я снова чувствую Господню помощь, я снова в пути к живой воде, и ключ помогает мне в поисках, и надежда крепнет в груди моей, что я достигну цели стремлений своих… И хотя приходится ходить по каменьям среди терний, я все же радостно хожу… И по мере того, как двигаюсь я, движется мне навстречу ключ…
— Аминь, да поможет тебе Господь! — благословил его ребе Хия.
— Сидя в беседке, я иной раз задумываюсь, и мне кажется, будто я клетка, полная певчих птиц… Птицы те пели Богу хвалу, пели славу Ему… Но пришел колдун и навел чары на птичек, и они запели иные песни… дерзкие… богопротивные… Простой народ не замечал перемены, по-прежнему хвалил птичек и их пение. Но проходивший мимо великий праведник остановился послушать, о чем поют птицы народу. И услышав, сейчас же поймав суть этих песен, заметив в их звуках похоть и страсть, он подошел к клетке и сказал; «Птицы, чем такое петь, лучше вовсе не пойте!» И суровый ветер подул холодным, злым дыханием на птиц, и птицы мигом онемели, оцепенев, упали на дно клетки, и лежат там сморщенные, со скрюченными крылышками, сомкнутыми клювиками и закрытыми глазками, точно мертвые…
— Когда же я слушаю вас, воспринимая слово за словом, — каждый звук будит во мне иную птичку; и те будто раскрывают глаза и клювики и начинают петь слабеньким, тихоньким голосом, но добрые напевы, честные, богоугодные песни… И тихо шевелят крылышками… Вот-вот, кажись, полетят.
— Видишь, Ханания, Господь являет тебе Свою милость, — утешает его ребе Хия.
Но Ханания не дает утешать себя.
— Все это, — жалуется он, — происходит лишь днем… А едва скроется солнце, снова тени ночные налегают на душу… И снова замирает и немеет все в клетке. Птички, было зашевелившие крылышками, снова цепенеют и падают, точно мертвые, с сомкнутыми клювиками, закрытыми глазками…
Растроганный ребе Хия сказал:
— Пойди, дитя, в молельню читать вечернюю молитву… Я же останусь здесь и помолюсь за тебя.
С глубокой благодарностью и любовью взглянув на учителя, Ханания вышел из беседки.
Ребе Хия, оставшись один, стал читать вечернюю молитву. Потом решил выйти в сад и под открытым небом помолиться за Хананию. Вышедши из беседки, ребе Хия заметил в нескольких шагах от себя двух змей, обвившихся вокруг двух соседних олеандровых деревьев. Змеи наклонились друг к другу головами, чуть ли, не касаются ядовитыми жалами и о чем-то шипят.
Ребе Хия знал всю живую тварь в своем саду: как тех, что летают высоко под небом, так и тех, что лежат среди ветвей на деревьях; как тех, что ползают по листьям низкорослых растений и по грядам, так и тех, что плодятся в густой траве. Ребе Хия сейчас же узнал, что одна змея — местная, другая же — пришлая, ему незнакомая, из рода гадюк.
Захотел ребе Хия узнать, зачем явилась сюда гадюка, стал в тени беседки и прислушивается. Слышит, как о том же спрашивает гадюку местная змея. И гадюка шипит ей в ответ.
— Я пришла ужалить человека…
Местная змея улыбнулась:
— Напрасны попытки твои. Я уж давно здесь обретаюсь; явилась сюда злою-презлою и стала кусать учеников. Но перестала, ибо глава семинарии ребе Хия, разъезжая купцом по далеким странам, узнал от старых шейхов, встречавшихся в пути, науку лечебную… Он из отдаленных островов привез всяких трав против змеиного укуса… Мы жалим, а он исцеляет… Убедившись, что мой труд бесполезен, я перестала жалить…
— Пустое! — ответила пришлая змея. — Травы помогают, лишь когда змея жалит по своей воле, от ненависти, начало которой в проклятии Господнем за грех, совершенный Адамом в раю… В Божьей природе заранее предуготовить лечение всякой посылаемой казни. А потому Владыка Небесный, раньше чем создать ядовитое жало змеиное, велел земле отдаленных островов, где змеи по преимуществу плодятся и множатся, произвести всякие целебные травы… Я однако этого не боюсь: я пришла не по своей воле, не по злости своей я укушу; я пришла исполнить приказ ангела смерти, пославшего меня казнить приговоренного к смерти…
— Здесь находится осужденный на смерть? Здесь, в обители ученых, праведников Божьих?! — удивилась местная змея.
— Юноша Ханания, который уединяется в ближней беседке, приговорен вышним судом к смерти.
— За что?
— Он оскорбил ученого, ученика пророка Илии… оскорбил публично… в день его свадьбы!.. Ханания отчасти уже получил наказание свое: иерусалимский рош-иешиво проклял его и во искупление греха, велел ему блуждать по пустыне, одетым во вретище, с веревкой вместо пояса, с палкой лесною в руке, сказав, что лишь тогда он вспомнит науку свою, когда расцветет та палка сухая…
— Значит: никогда! — заметила местная змея.
— Это еще неизвестно! — ответила пришлая. — Но в небе с этим приговором не согласились! Говорили, что наказание слишком мягкое; что его следует лишить царствия небесного. Но ангел Премудрости воспротивился этому предложению. Сошлись на следующем: во искупление своего греха юноша Ханания должен жениться на дочери благочестивых людей, а на восьмой день после венца скончаться… Половину греха снимет венчание и семь благословений, произносимых при этом, другую половину — смоет смерть… Но так как дщерь Израиля невинно пострадает при этом, с юных лет останется вдовою, то в утешение благословить ее чрево младенцем, который вырастет великим ученым, светилом на весь Израиль…
Змея устала от разговора; она, пожалуй, отродясь не держала такой длинной речи. Стала она просить
