Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Великое испытание ему предстояло. Если он не поведет Хананию под венец, он преступит против решения небесного суда, и юноша никогда не вспомнит науки… Женив, он своими руками предаст его казни! Да и как он смеет принести в жертву еврейскую дочь? Сделать ее вдовой на восьмой день после венца?..
Ребе Хия ждет ответа в небе — небо молчит. Но сердце ребе Хии начинает сильнее стучать и трепетать. Кто-то говорит ему в сердце:
— Хия, пожертвуй дочерью своею; единственной дочерью, Мирьям… Праотец Авраам над этим бы не задумался…
Но нелегко пожертвовать счастьем единственной дочери… Вспомнилось ему, что покойница-супруга обещала явиться во сне и вывести из сомнений. Поднял ребе Хия глаза свои к небу и стал об этом молиться…
Во время его молитвы исчезли тучи с неба, сразу показались миллионы звездочек, замигали ему ласково, милостиво, знаменуя добро…
Молитва ребе Хии была услышана. Однажды, сидя вечером после дня поста в своей комнате, ребе Хия задремал от усталости. И сейчас же показалась ему покойная супруга, праведная Сарра, выглядевшая как в день кончины. Взглянув на него лаской и любовью сияющими по-прежнему очами, положила правую руку ему на плечо и сказала:
— Не печалься, Хия! Счастье нашей дочери солнышком светится. Положись на нее…
Ребе Хия хотел ее расспросить, но она сейчас же исчезла. И чувствует он, как кто-то будит его… Раскрыл он глаза и увидел свою дочь, Мирьям. Та стоит перед ним, доложив правую руку на его плечо, и говорит:
— Батюшка, извини меня, что я, разбудила тебя… Солнце давно зашло, луна уже выплыла на небо и звездочки разгорелись. Пора тебе покушать, батюшка…
Увидел ребе Хия в этом как бы продолжение своего сна. Ласково взял ее за руку и, прижав к своей груди, он сказал:
— Дочь, я не прикоснусь к пище, пока не расспрошу тебя и не узнаю от тебя всей правды.
Видит ребе Хия, что она покраснела, и продолжает:
— Доченька, на свете водится, что о некоторых предметах девушка раскрывает свою душу лишь перед матерью… Но ты ведь, дочь моя, сирота; я заменяю тебе — как я и матери твоей, мир ее праху, обещал — и отца и мать… Должна ты мне поэтому всю правду сказать, ничего не утаив в душе…
Спрятала Мирьям лицо на груди его и тихо промолвила:
— Спрашивай, батюшка!
И он ей сказал:
— Подумай, дочь. Годы проходят, я уж не молод. Моя борода бела, как снег на горе Хермон. Что же будет, дитя, когда призовут меня к всевышнему суду, к матери твоей — на чье попечение я оставлю тебя?
— Батюшка, не говори мне об этом… Я всегда твою волю исполню…
— Мирьям, ты желаешь быть праведнее праматери Ревекки?
Мирьям улыбнулась: нет.
— Когда Элеазар, раб Авраама, пришел взять Ревекку в жены праотцу Исааку, сказано в Писании, то спросили девицу Ревекку, желает ли она отправиться с Элеазаром. Следовательно, она не постыдилась, просто сказала: да, я пойду!
— Спрашивай, батюшка, если знаешь о чем. Я отвечу.
И он спросил ее:
— Скажи мне правду, Мирьям, кого из учеников моих ты бы хотела иметь своим мужем?
— Хананию! — тихо ответила Мирьям, так тихо, что лишь отцовское ухо могло уловить это слово.
Удивился ребе Хия и спросил:
— Чем он понравился тебе, дочь? Разве ты с ним говорила?
— Боже упаси! — ответила она. — Притом, разве он ответил бы женщине?
Ребе Хия, улыбнувшись, спросил:
— Чем же дитя? Расскажи.
Но видя, что она не решается, он сказал:
— Я, как отец, приказываю тебе!
Она стала рассказывать, что с первой же минуты Ханания ей понравился. Во-первых — голосом: маслом ароматным он вливается в душу! Во-вторых — своей силой…
— Силой? — удивился ребе Хия.
— Конечно, сила нужна! Чтобы ходить в полотняном вретище среди стольких товарищей, не стыдясь и не боясь пересудов, громадная сила нужна.
— И только? — спрашивает ребе Хия.
— И добротой, что глядит из очей у него, и печалью своей… За душу хватает…
— Дитя, он кающийся. Тяжелый грех лежит на душе его…
— Господь должен простить его! — вырвалось у девушки. — Шла я раз мимо беседки, где он уединяется, и услыхала его молитвы! Батюшка, разве возможно, чтоб такие чистосердечные молитвы не были услышаны?
— Господь милосерден, дочь!
— Я не знаю, чем он согрешил… Но искупление его велико! На его лице написано столько раскаянья, столько горя, а иногда даже отчаяние! Его должно пожалеть!..
— И ты чувствуешь лишь жалость к нему, дочь?
— Так было сначала, отец… Будь я на твоем месте, отец, — подумала я раз, — я бы денно и нощно молилась за него… Потом я так стала думать: Будь я сестрою его, я бы за него свою душу отдала… И вдруг, отец, — ты же велишь мне всю правду сказать, — струя горячей крови прилила к моему сердцу… И мне показалось, что истинно пожертвовать собою может лишь любящая жена!.. Ты приказал, вот я и рассказываю!..
— А раз, батюшка, мне об этом такой сон приснился. Было это в праздник… в Лаг Беоймер. Ты с учениками поехал кататься по морю на корабле… Ханания также; ты велел ему… И я видела через окно, какой грустный он всходил на корабль…
Я осталась одна… Стало мне скучно одной в доме и так тоскливо… Я сошла в сад. В саду также тихо. Не слышно птичьего пения… Будто даже черви древоточцы замолкли… Меня охватила невозможная грусть и усталость…
Направилась я к цветам… Те стоят изнывшие, опустив головки; очень жаркий день выдался… Легла я на грядке у белых лилий, заложив руки за голову, и гляжу в небо… И как-то задремала. Бот тогда мне и приснилось:
Под небом летает голубь… Тихий, белый, печальный голубок… А за ним, невидимая им, носится черная птица с длинным, острым клювом, поймать его хочет. Жалко мне стало голубя, стала я кричать. Голубь не слышит, продолжает летать, но черная птица испугалась и исчезла на несколько мгновений… Потом снова явилась, летит быстрее, вот-вот схватит его… Еще более сильная, более горячая жалость охватила меня. Я кричу еще громче. Снова исчезла вспугнутая черная птица. И опять появилась… Дикий крик вырвался из груди моей… Тогда и голубок услыхал, спустился ко мне и спрашивает:
— О чем кричишь, девушка?
— Я отгоняю, — отвечаю я голубю, — своим криком невидимую тобою черную птицу, она хочет лишить тебя жизни…
— Она не хочет, но должна убить меня… Я осужден
