Лев - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Словно предчувствуя, что последует за этим, Перикл открыл рот, но в последний момент промолчал и в результате принял удар.
– Я дам ему тех, на кого могу положиться… как на тебя, – сказал Кимон, и ему все же хватило приличия изобразить смущение.
Находиться на одном корабле с Эфиальтом – любой счел бы это слишком жестоким наказанием. Но служба есть служба. И есть праотес.
Перикл с натугой сглотнул и ответил:
– Я бы хотел взять с собой Анаксагора, Зенона и Эпикла.
– Не торгуйся. Я дам тебе все, что ты захочешь. Через шесть месяцев флот станет сильнее, и наш новый стратег научится любить море.
– Надеюсь.
Кимон улыбнулся и сразу нахмурился:
– Тебе показалось, что ты видел парус? Сегодня?
Перикл махнул рукой:
– Скорее всего, нет. На таком расстоянии… это могла быть птица.
– Мне никто ни о чем подобном не докладывал.
– Я тоже, – ответил Перикл, пожимая плечами.
Кимон кивнул и, на мгновение задумавшись, принял решение:
– На рассвете вернись к устью. До того, как мы поднимем паруса. Пройди до первого изгиба, разведай, а затем возвращайся.
* * *
Артабаз ждал в темноте. На берегах реки Эвримедонт не разводили костров, по крайней мере пока греки стояли на якоре вблизи побережья. На палубах и на суше его люди молча ели холодную пищу. Ощущение было такое, как если бы громадное морское чудище проплыло мимо в поисках добычи. Пот струился по щеке, словно прочерчивая линию на коже. Артабаз потер щеку, чувствуя под пальцами напрягшиеся мышцы. Однажды в детстве он разбил любимое отцовское блюдо и потом несколько часов ждал его возвращения домой, его гнева и кожаного ремня. То ожидание было страшнее самого наказания. И сейчас к нему вернулось эхо полузабытого страха – долгие часы в меркнущем свете дня, приближение бури, ярости и боли. Он почувствовал, что дрожит, и проклял себя за слабость. С ним были полки «бессмертных», флот, превосходивший флот греков. С ним был царь – в шатре, более похожем на дворец. Так почему же он боится? Нет, это он, Артабаз, – возвращающийся домой отец. Это он несет наказание. Вот как нужно думать. Он глубоко вздохнул и потянулся за маленьким липким шариком. Еще один – унять тревогу и уснуть. Утром флот уйдет.
Артабаз вздрогнул от какого-то шума в темноте. Он предпочел бы, чтобы лагерь освещали факелы, но зажигать их запрещал его собственный приказ. Странный звук напоминал шаги отца, когда он поднимался по лестнице: медленная, нагоняющая ужас поступь… Однажды он уже приходил в Грецию и сжег Афины. В ответ они пришли за ним на Кипр. И вот теперь идут за ним снова, неумолимые охотники, мучители, являющиеся ему в страхах.
«Дай поспать, – взмолился он. – Я буду хорошим. Пожалуйста, просто дай мне поспать».
32
С десяток рук потянули парус вниз, и он упал, сложившись складками, на палубу. Жесткий от соли, с поблескивающими на солнце узорами из кристалликов. Тут и там на нем виднелись заплатки. Как и все остальное, ткань проигрывала в противостоянии с морем. Это не входило в его представление о большом флоте, но жизнь в море сводилась к непрекращающемуся ремонту. На кораблях под хорошим управлением необходимые работы выполнялись заранее, до того, как какая-нибудь жизненно важная деталь ломалась или выходила из строя. У некоторых членов союза, особенно на старых кораблях, такое случалось всякий раз, стоило только подуть ветру.
Перикл усмехнулся, глядя, как Анаксагор и Зенон вместе поднимают парус. Оба уже доказали, что не зря едят свой хлеб, хотя формально в состав экипажа не входили. Анаксагор так долго и внимательно осматривал судно, что мог бы по памяти набросать план боевой триеры. Он даже предложил усовершенствованный вариант рулевого рычага, чем заинтересовал Кимона, пообещавшего изготовить и опробовать новую конструкцию.
Внизу, под палубой, загрохотали, проталкиваясь через порты и опускаясь к воде, весла. В прошлом гребцы на галере располагались в один ряд, обеспечивая лишь небольшую скорость передвижения. С тремя рядами профессионально обученных гребцов корабль шел значительно быстрее, а скорость на море – это сила, что и было доказано при Саламине.
Парус скатали и связали, весла ударили по воде, и устье реки будто раскрылось перед ними.
«Сейчас оно проглотит нас», – почему-то подумал вдруг Перикл и нервно усмехнулся.
Такие внезапные мысли могли быть как праздными фантазиями, так и посланиями богов. Накануне его рождения матери приснился лев. Он и сейчас носил щит с изображением зверя как символ воли. В любом случае сам факт знания этого придавал ему силы.
Капитан прошел через палубу к носу. Корабельный мальчик ловко, как маленькая обезьянка, забрался на мачту. Они вошли в незнакомые воды, и вся команда заметно нервничала. Неведомые течения могли отвернуть корабль с курса, а скрытые под водой песчаные отмели схватить триеру крепко, как любовницу. Учитывая, что их возвращения ждали Кимон и флот, попасть в такую ловушку было бы унизительно как для капитана, так и для всего экипажа.
Широкое устье реки с приближением к морю приобретало форму рыбьего хвоста. Мутно-бурая вода несла с собой ил и песок, смытый с далеких гор, увидеть которые Перикл даже не надеялся. Едва войдя в пресные воды, корабль ощутил могучую силу потока. Гребцам пришлось налечь на весла, чтобы сохранить скорость. Теперь они шли посредине широкого русла.
С удалением от моря течение начало понемногу слабеть, и корабль набрал неплохую скорость. Прямо из воды поднимались красные глинистые холмы с деревьями и кустами, их корни цеплялись за осыпающиеся склоны. Низко над водой и прямо над головой носились птицы. Здесь была жизнь.
Всматриваясь в даль и бросая взгляд то в одну, то в другую сторону, капитан на носу совершал резкие, птичьи движения. Перикл сочувствовал ему. Вода оставалась мутной, и они вполне могли не заметить камень, который мог разорвать корпус. Он с гордостью вспомнил отца, сказавшего однажды, что в ситуации, когда поделать ничего нельзя, нет смысла выказывать страх. Рано или поздно заканчивается все, и тогда люди вспоминают тех, кто встретил смерть спокойно и с достоинством. И вот теперь Перикл сам стоял на палубе, всматриваясь в мир, непохожий на тот, который он знал.
Они приближались к первому большому изгибу реки. Берега оставались пустынными, если не считать немногочисленных диких коз. Увидев триеру, животные разбежались, из чего следовало, что и корабль, и людей они видят не в первый раз.
