Кадын - Ирина Богатырева

Но недолго он правил мирно. После испытанной свободы все племена хотят быть сами себе хозяевами, власти его не признают. До поры боялись, но с каждым днем все хуже на него смотрят, разговоры стороной ведут, отказываются повиноваться.

– Был у нас сбор, – говорил Атсур, – куда съехались старшины кланов. И говорили мне так: «Ты молод, царь. Что делаешь ты для нас? Хоть мы все из одного гнезда вышли и еще помним общие корни, сил у нас ныне достаточно, чтобы жить своими кочевьями, самим войны вести и торги с желтолицыми. Ты нам не нужен». Еле успокоил я их, призывая вспомнить старые законы, иначе бы к коню меня привязали и протащили по степи.

Сказали тогда ему старшины: нас много, а золота у нас мало. В соседних землях золото люди из земли руками берут, к ним желтолицые ездить любят, они в шелках ходят, шелком укрывают коней. Мы же нищие в сравнении с ними. Если хочешь править нами, возьми нас и веди в те земли. Тогда признаем тебя.

Так говорил Атсур моему отцу, и глаза его слезно блестели. Не мог он решиться на войну с нами. «Младые годы провел я у ачжунов, они меня вырастили и были ко мне добры, – говорил он старейшинам, называя нас на манер желтолицых. – Если нападу на них, шакалом себя посчитаю». Но старшины кричали и хотели разорвать его лошадьми.

Он замолчал и прикрыл глаза, словно каждое слово давалось ему с трудом. После же продолжал так:

– Я ушел в Степь и молился Бело-Синему, как вы меня научили. А после увидел во сне твою дочь. Ее я запомнил девочкой. И тогда понял: вот всему разрешение! Женщина нежной рукой задушит войну. И сказал старшинам: погодите до весны, зимой не пойду в поход. Они согласились. И объявил им, что еду на зиму в дальние охотничьи места, буду гонять соколами лисиц, чтобы меня не искали. А сам собрался и с верными людьми тайными тропами в глубоком секрете поехал к тебе.

Так он говорил. И из слов его выходило, что один лишь брак может спасти нас от нашествия Степи.

– Если вернусь с женой, и меня спросят: какого она рода, – я отвечу: из рода ачжунов. И тогда они зарыдают: мы не воюем с родней жены. Будет вечный мир между нами, и ты с сыновьями будешь в гости ко мне приезжать, в наших степях охотиться.

Так говорил Атсур. Я не слышала этого, я вырезала ручку на чаше тонким ножом. Барс был на ручке и его отражение снизу – два барса. Барс в этом мире – я сама, барс снизу – мой ээ-царь. Так думала я, вырезая, и пыталась не думать о том, что за беседу цари в доме ведут.

Вдруг за спиной услышала голос:

– Знал, что неподалеку найду тебя. – Обернулась: степской, улыбаясь, стоял позади. – Хоть и воин, а все же ты дева: ни одна не ушла б на охоту, когда жених с отцом о сватовстве разговоры ведет.

Он так смотрел на меня и так улыбался, словно бы мы с ним были заодно, словно бы там, в доме, шла игра, а здесь нам не стоило друг от друга скрываться. Мне не понравился этот взгляд. Ничего не ответила я, воткнула нож в стену. Атсур заметил мой жест.

– Пойдем в дом, царевна, не все дары я отдал тебе.

– С меня довольно. Луноликой матери дева многого не имеет.

– И все же пойдем. Я хочу, чтобы ты посмотрела. К слову, передал ли гонец тебе зеркало от меня? Оно чистое, как твоя красота. Хочу, чтобы чаще ты в него смотрелась.

– Не говори таких слов, царь. Луноликой матери дева не может их слушать.

– Отчего же? Что с ней случится? Ведь и самой Луне поют песни, а она не померкла, смущаясь.

На языке его был мед, а слова наши он знал так, будто с ними не расставался. Я не нашлась, что ему отвечать.

Отец был мрачен, когда мы вошли. Огонь в очаге почти догорел, светильников не зажигали, хотя уже смеркалось и света мало падало с крыши. Я подкинула дров, стала доставать светильники, но Атсур остановил меня.

– Оставь это служанкам, царевна. Сядь на мягкую подушку, позволь порадовать тебя подарком.

Я села, то и дело взглядывая на отца, но тот не поднимал глаз. Атсур развернул передо мною очередной свой сверток – там лежала рубаха тонкого шелка с красной оторочкой по рукавам и горлу. Цвет у нее был, как у топленого молока, саврасый. Желтые купцы за такую рубаху могли просить не одного коня.

– Не смотри, что нет украшений и золотые нити не вплетены в ткань, – сказал Атсур. – Эту рубаху ткали в далеких влажных горах, там женщины смуглы и полны, а ткут они из лучей Луны и Солнца. Они снимают их в равноденствие с деревьев – лишь тогда они имеют равную длину, и ткань получает такой драгоценный цвет.

– Ты повторяешь красивые сказки желтых купцов, – отвечала я. – Не трудись: я знаю цену и этой вещи, и этим пышным словам.

Атсур как будто споткнулся и замолчал. Но нашелся, поднося мне вновь те же бусы из нефрита:

– Их холодный свет отгоняет злых духов и продлевает дни жизни, – сказал он.

– Злых духов я и сама сумею прогнать и призвать, если надо. А про свойства нефрита мне много известно.

– Скажи же: ты принимаешь мои дары?

Я задумалась. В этих вещах не было того смысла, что у серег. В ту минуту я не знала, что Атсур рассказал отцу, и решила, что не стоит вновь обижать раз уже обиженного гостя. Я кивнула и положила на подарки ладонь.

– Ты даришь мне солнце, – сказал Атсур, притворно растрогавшись. – Теперь могу и последний свой дар тебе дать, но с тем, чтоб ты не отказывалась сразу, а подумала в течение этой луны.

И он опять извлек те же серьги.

Меня словно обожгло кипятком – я вскочила. На отца гневно взглянула – мрачнее тучи сидел он.

– Что происходит здесь, царь?! Или гость решил, что я стойбищенская девка, которую можно задобрить дарами? Тебе сказали уже, кто я такая! Отчего мне терпеть оскорбление в доме отца? Царь! Отец! Отчего ты молчишь и позволяешь такое?

На стене висела плетка, языкастая, с золоченой рукоятью. В гневе я схватила ее и хлестнула, направляясь на степняка. Он отскочил. Отец поднял на меня глаза.

– Дочь, мы должны поговорить с тобой прежде, чем ты дашь окончательный ответ, – сказал он, и я ощутила себя среди врагов.

– Какой ответ может быть у меня?! Вот мой пояс – это единственный ответ, который я приняла на всю жизнь! Лишь со смертью его сниму. Но до смерти о нем не пожалею.

– Царевна, мне не нужен брак такой ценой. Я пришел с миром, я хочу вечного мира с вашими очагами. Ты можешь стать тому в помощь! – крикнул Атсур.

– Вороной конь белой кобылой не станет! Забери серьги и дари их другой, на ком не увидишь знака служения Луноликой!

– Дочь, успокойся и сядь, – сказал тут отец, и в его твердом голосе слышалась власть царя, а не родителя. Я опустила плетку. – А ты, гость, выйди теперь, отправляйся к своим соколам и дай нам говорить.