Политолог - Александр Проханов

Процессия приблизилась к зарослям. Семенили ученые в белых халатах. Колыхались транспаранты. Странно и значительно смотрелись скульптуры из папье-маше. Грозно, в окружении деятелей науки, выступал Дышлов, позируя перед телекамерой. Внезапно заросли ольхи покачнулись. Завеса кустов распахнулась. Выскочили спортсмены в черных рубашках, мастера нацбола. Стали забрасывать Дышлова помидорами, кульками с майонезом, пластилиновыми чернильными бомбами. Снаряды попадали в Дышлова, пятнали одежду жидко-красным, липко-белым, чернильно-синим. Нацболы при каждом попадании воздевали кулаки, выкрикивали: «Дышлов – предатель народа!», «Дышлов – подстилка Кремля!», «Дышлов – фарисей и Иуда!». Заляпанный чернилами и майонезом, с красной помидорной кляксой на лице, Дышлов заслонялся, пытался увильнуть от попаданий, нырял в гущу ученых. Но его настигали разноцветные бомбы. Камера жадно фиксировала траектории метальных снарядов, ужас на лице Дышлова, растерянность охраны.

Помидор попал в «лазерную пушку», и та сработала. Огненный луч полоснул проезжавший мимо трейлер. Из рассеченного короба посыпались коровьи туши, свиные загривки, битые куры, ощипанные гуси, замороженные индейки и один страус, который перевернулся в воздухе и встал на свои длинные ноги прямо перед Дышловым. Астроном в испуге выронил «элементарную частицу», и та ударила в проезжавший джип, где сидели чеченские боевики с грузом взрывчатки, которая ударила страшным взрывом. Взрывная волна расколола циклотрон, и вращавшиеся в нем электроны буквально изрешетили проезжавшую «вольво» с политиком либерального толка, отстрелив самую либеральную часть его тела, что дало повод прокуратуре возбудить уголовное дело по статье «Терроризм». Растерянные биологи выронили «вирус СПИДа», «раковую клетку» и плазмодий «птичьего гриппа», которые мгновенно, с помощью ветра, распространились по окрестностям, положив начало массовым эпидемиям.

Последним, кто не удержал свое лепное изделие, был взлохмаченный астроном. Он выпустил из рук «галактику». С чудовищным свистом, раскручивая спираль, галактика пронеслась над окрестными лесами, срезая вершины, жутко сверкнула над подмосковными городами и умчалась в мироздание, заняв место в отдаленном участке Вселенной под названием «туманность Коммунизма». Через минуту воцарилась страшная тишина. Среди деревьев мелькали белые халаты убегавших ученых. Валялись на шоссе обугленные туши зверей и птиц.

Опустошенные эпидемиями, молчали окрестности. И только Дышлов и страус стояли друг против друга в пятнах майонеза и чернил, над ними мерцала жестокая спираль галактики, и оператор водил телекамерой, снимая место трагедии.

Охранники усадили потрясенного Дышлова в автомобиль и стремительно укатили. Стрижайло весело шел по обочине где-то между Серпуховом и Подольском, вдыхая запах чудесного разнотравья. В нем все ликовало, в том числе и подвижные зверьки с заостренными мордочками, облепившие плечи, грудь, подбородок. Они утратили внешность мохнатеньких демонов, приняли вид ответственных прокурорских работников. В синих мундирах и серебряных эполетах сидели за широким столом, слушая генерального прокурора Устинова, который делал доклад о борьбе с коррупцией.

Дышлов не был обескуражен случившимся. Видеозапись находилась в руках Стрижайло, который выберет из нее все, что годится для предвыборного фильма «Всегда с на родом», а лишнее выкинет. В фильм не попадут хулиганствующие нацболы, оскверненный майонезом и томатным соком костюм генсека, ужасная катастрофа, случившаяся на Симферопольском шоссе между Серпуховом и Подольском.

– Провокаторы олигархов!.. Наймиты Кремля!.. Если бы не телекамера, не свидетели, я бы кости им переломал!.. – Дышлов грозно шевелил кустистыми бровями, давая понять, что с ним шутки плохи.

Следующая задуманная Стрижайло поездка намечалась в Тулу, где вторую неделю проходила голодовка чернобыльцев. Власть лишила их льготных выплат, и больные, доведенные до отчаяния ликвидаторы залегли на матрасах в одном из Домов культуры, обещая умереть от голода по вине бесчестных чиновников.

– Поедем, поддержим мужиков, – настраивался на поездку Дышлов, и его мясистое лицо, умело управляя мимикой, выражало одновременно непримиримое осуждение власти и чувство солидарности с голодающими чернобыльцами.

Они ехали в Тулу тремя машинами. Впереди комфортабельная «вольво» с душистым прохладным салоном. Сзади тяжеловесный джип с верной охраной и телеоператором. И в хвосте машина дезактивации, с фиолетовой мигалкой, красной полосой, начиненная шлангами, пенными препаратами, смывающими растворами, предназначенными для работ в зоне радиоактивного заражения. Все участники поездки были оснащены индивидуальными дозиметрами, а также счетчиком Гейгера для замеров радиационного фона.

Дышлов был в приподнятом настроении, чему немало способствовали прекрасная погода, восхитительные среднерусские дали с дубравами, блеском озер, белыми храмами, а также последние рейтинги, согласно которым коммунистов поддерживало до тридцати пяти процентов избирателей.

– Мы должны использовать этот момент, – рассуждал он вслух, настраивая Стрижайло на серьезный лад. – Должны оправдать доверие избирателей. Меня принимают везде на ура. Полные залы. Губернаторы приглашают на закрытые встречи, говорят: «Мы с вами, действуйте». Военные, командующие округами, заверяют: «Мы вас поддержим. Берите власть». Сейчас мы должны сложить все усилия – коммунисты, патриоты, профсоюзы, мелкий и средний бизнес. Уверен, нам это удастся. – Убеждаясь по выражению глаз Стрижайло, что тот вполне проникся серьезностью момента, Дышлов позволил ему немного расслабиться. – Что такое валенки, знаешь? Это проросшие, поседевшие мужские носки! – Дышлов громко захохотал, вдавливаясь в мягкое кресло, гасившее колыхания плотного сытого тела. – Слушай еще анекдот. На армянском коньячном заводе «Арарат» выпустили три новые марки коньяка. «Ара очень рад», «Ара рад до смерти», «Ара ничему не рад». – Захохотал, давая выход обильным жизненным силам, благодушному настроению, предвкушению классовых битв.

Перед въездом в Тулу сделали в лесочке небольшой привал. Дышлов совлек с себя пиджак и брюки, рубаху и трусы. Стоял голый, переминаясь сильными волосатыми ногами, ничуть не стесняясь своей наготы, внушительного инструментария, окруженного обильной рыжей шерстью. С помощью охранников облачался в специальную рубаху, выложенную свинцовой фольгой. Надевал трусы, утяжеленные пластинами свинца, сберегавшими семенники в условиях губительной радиации.

– Давайте-ка выпьем красного мукузани, – произнес Дышлов, натягивая штаны и пиджак. – Хорошо выводит из организма нуклиды.

Охранники раскупоривали бутылки грузинского мукузани, разливали по фарфоровым пиалам. Все пили красное густое вино, создававшее вокруг каждой живой молекулы розовое зарево, в котором меркли злокозненные частицы.

– Эхо Чернобыля, – печально произнес Дышлов, погружаясь в салон «вольво».

Стрижайло, соучаствуя в печальных переживаниях, прикрыл глаза, чтобы в них не обнаружились веселый блеск и едкая ирония. Демоны, притаившиеся в глубинах его души, наставили смышленые мордочки, терпеливо дожидаясь зрелища, которое им приготовил Стрижайло.

В Туле, в Доме культуры арматурного завода, они встретились с голодающими чернобыльцами. В фойе, на затоптанном полу, у замызганных стен были брошены тюфяки. На скомканных одеялах лежало семь голодающих. Изможденные, больные, страшные, они казались узниками нацистских концлагерей – костяные черепа, глазища в провалившихся глазницах, неопрятная щетина, из которой выступали заостренные носы и выдавленные скулы. Костлявые пальцы лежали на груди, как выползшие на берег раки. Над головами были приклеены плакатики: «Не убил Чернобыль, убьет власть», «Дайте деньги на пересадку костного мозга», «Правительство страшней радиации». Один казался плоским, сухим и желтым, как вяленая вобла, – так его иссушила и провялила невидимая радиация. У другого под небритым подбородком раздувался фиолетовый зоб, в котором скопились изотопы, и казалось, больное вздутие было окружено фиолетовым свечением. Третий, белый как мел, страдал малокровием, в каждом из его кровяных телец торчала крохотная стрелка смертельного попадания, будто из горящего реактора вылетел чудовищный купидон с натянутым луком, рассылал бессчетные послания смертоносной любви. Некоторые из голодающих дремали, другие впали в обморок, третьи тихо бредили, четвертые отрешенно смотрели в потолок с потеками ржавчины, и над ними в тусклом свете люминесцентных ламп витали видения.

Четвертый взорванный блок, как гнилой зуб, светился внутри расплавленной магмой, и в мутном металлическом небе, словно ангел смерти, висел вертолет. Пожарные кидались с брандспойтами на ядовитое пламя и, уже убитые насмерть, продолжали сражаться, и у мертвых пожарных были румяные лица, как после весеннего пляжа. Шахтеры долбили штольню, подбирались под днище реактора, и над их головами, прожигая бетон, медленно опускался огромный пылающий уголь спекшегося урана. Солдаты химзащиты в скафандрах кидались на обломки графита, поддевали лопатой, неслись что есть мочи к контейнеру, стряхивая гибельный сор. Выходили из реакторной зоны, сдирая скафандр, хлюпающий от горячего пота. Вертолетчики пикировали на зияющий зев, входили в туман радиации, сбрасывали в жерло болванки свинца, которые превращались в блеклый дым, вызывавший рвоту и сиплый кашель. Бульдозеристы сдвигали ковшами сломанные балки и фермы, и светящийся воздух, который они вдыхали, наполнял их прозрачной смертью. В могильники свозили убитых лошадей и коров, сбрасывали мертвые туши. Бетоновозы, вращая миксеры, пятились к краю могильника, заливая убитых животных жидким бетоном. Ночью над станцией качалось ядовитое зарево, сносимое ветром, в лесах шевелилась трава от убегавших жуков, стучали копыта спасавшихся лосей и оленей, кипела река от обезумевших косяков. Чернобыльцы лежали на своих тюфяках, и над ними носились тени умерших товарищей.