Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другая версия всплыла тоже в XX веке — у швейцарского музыкального критика Алоиса Моозера, автора истории русской музыки (он умер в 1969 г.). В молодости он побывал в России и слышал якобы от Риккардо Дриго, дирижера императорского балета, что Чайковский соблазнил сына дворника. Дворник пожаловался полиции. Дело дошло до императора, и тот якобы высказал пожелание: виновный должен исчезнуть. Чайковский принял яд. Со слов Моозера, композитор Глазунов подтвердил ему эту версию.
Она несколько реалистичнее по объекту совращения: известно пристрастие Чайковского к молодым парням низшего сословия — банщикам, слугам, кучерам. Однако версия носит сугубо европейский характер. В России в подобном случае всё обычно улаживалось небольшими денежными подачками. Совершенно нереально, чтобы за сына дворника вступился столь грозно император, который очень любил Чайковского. Затруднение с ядом остается. Документальных подтверждений никаких. Версия остается на уровне слухов, распространявшихся далекими от Чайковского людьми.
Сторонники этих версий ссылаются на разногласия и неточности в описании последних дней Чайковского врачами и родными. Но в растерянности и смятении катастрофы это обычно: детали путаются и смещаются. Кроме того, и врачи, и Модест проморгали первые симптомы болезни, потеряли, минимум, день или два, когда еще можно было спасти композитора, так что они вольно или невольно старались так изложить детали, чтобы затенить эти ужасные для них обстоятельства. Отсюда путаница и разногласия в деталях (Познанский 1993).
Не было возмездия от людей — не им судить. Не было и возмездия от Бога — по отношению к Чайковскому он, действительно, не был карателем и мстителем. Петр Ильич умер от той же болезни, что и его мать за полвека до него — от холеры. А матери-то его за что было мстить? Очень была порядочная и благонравная женщина. Чайковский сотворил столько чудесной музыки, которая одушевляет и услаждает миллионы людей во всем мире вот уже два века. Причинял ли он кому-либо зло? Возможно. Свою несостоявшуюся жену Антонину явно разочаровал и озлобил. Быть может, и кого-то из случайных возлюбленных. Его несдержанность способствовала смерти некоторых его возлюбленных. Застрелившийся (впрочем, не обязательно из-за гомо сексуальности) Вериновский. Застрелившийся Эдуард Зак. Застрелившийся Боб Давыдов… Но, встречая необычное чувство и находя в себе ответное, в большинстве они знали, на что идут, и желали этого. Чайковский был прав в том, что не виноват в своей натуре. А как мы видели, в его музыке эта натура отразилась многообразно и разными своими сторонами. В том числе и связанной с гомосексуальностью.
Такой суровый моралист, как Лев Толстой, несомненно знавший слухи об эротических особенностях Чайковского, на известие о его смерти отреагировал в письме к жене (26 или 27 окт. 1893 г.) очень неожиданно и странно:
«Мне очень жаль Чайковского… Жаль как человека, с к[оторым] что то б[ыло] чуть-чуть неясно, больше еще чем музыканта. Как это скоро, и как просто, и натурально, и ненатурально, и как мне близко» (Толстой 1992: 200–201).
Что в жизни и смерти Чайковского Толстой считал натуральным, что — ненатуральным, можно догадываться. А вот что и почему было ему близко? Здесь встает вопрос о чувствах самого Толстого.
Лев Толстой, смятение чувств
1. Св. Августин как прототип
В сексологии было много споров о том, есть ли в действительности латентная гомосексуальность — скрытая, проявляющаяся не сразу или вовсе не проявляющаяся открыто. Такая, когда человек долго или даже всю жизнь считает себя вполне «нормальным», то есть гетеро сексуальным, тогда как в подсознании его тлеют гомосексуальные потребности, готовые в любое время привести к неожиданным эксцессам и, что еще хуже, вносящие в его жизнь непонятную для него самого напряженность и неудовлетворенность.
Нужно учесть, что в обществе гомосексуальность долго считалась позорной и неестественной слабостью. В таких условиях подавление гомосексуальных склонностей сознанием может быть очень прочным, если личность сильная, а ее требования к себе и идеалы — мирские, внушенные средой, или религиозные — очень высоки. Но в таком случае противоречия между подсознанием и сознанием создают трагическую доминанту всей жизни.
Эта трагичность окрашивала жизнь некоторых духовных вождей человечества.
Человек, которому суждено было стать Святым Августином, одним из основателей римско-католической церкви и ее догм, родился в середине IV века н. э. в Нумидии (нынешний Алжир). Благодаря его «Исповеди», мы знаем, что в молодости, поселившись в Карфагене, «где всё вокруг источало негу запретной любви», он «тянулся к ней, как мотылек к свету <…> Для меня любить и быть любимым было наслаждением, особенно если я мог наслаждаться еще и телом любимого человека. Тем самым я загрязнял родник дружбы мерзостью сладострастия. Я замутнял ее чистый поток адской похотью». Его возлюбленный юноша, с которым он наслаждался любовью почти год, внезапно заболел и умер. «Я удивлялся тому, что вместе с ним не умерли все смертные, настолько диким мне казалось то, что он умер, а я жив». Тем не менее Августин имел еще и любовницу, которая родила ему сына. Через 16 лет Августин вместе с сыном приняли христианскую веру. Сын вскоре умер, Августин же порвал все отношения со своей сожительницей, продал свое имение, роздал деньги бедным, а свой дом превратил в монастырь. Через 10 лет он был уже епископом и в последующие три десятилетия написал свои труды, ставшие основополагающим изложением католических догм, аскетизма и женоненавистничества.
Блаженный Августин осуждал любые сексуальные отношения, даже между мужем и женой. «Нет ничего на свете, писал он, — что бы более разлагающе действовало на мужскую душу, чем привлекательность женщин и телесный контакт с ними». Он считал, что «тело мужчины достойнее тела женщины подобно тому, как душа достойнее тела». Так что в своем подсознании он оставался гомосексуальным, но эта гомосексуальность, подавленная христианским мышлением, приобрела искаженную форму женоненавистничества и отказа от всякой плотской любви. Он вытравил в себе и гомосексуальную страсть, особенно возмущаясь мужчинами, которые позволяли использовать свое тело, «как женщины» (Расселл, 1996: 86–90;
