Афанасий Никитин. Время сильных людей - Кирилл Кириллов

Меж тем клетку с медведем выкатили на арену. Служители отошли по разные стороны и подрезали лиановые веревки, придерживавшие одну из стенок. Прежде чем та медленно, под треск рвущихся волокон, сползла на песок, они пошли к воротам, стараясь не переходить на бег, но со всей возможной торопливостью.

Под ободряющие крики зрителей обезьяний бог принял боевую стойку как раз напротив отвалившейся стенки. Ноги напружинены в полуприседе. Могучие ручищи подняты на уровень плеч и согнуты в локтях и запястьях. Хануман медленно поводил ими перед собой, напоминая скорее богомола, чем обезьянца. Но бравада его была напрасной — медведь не выходил из клетки.

«Умный зверюга, — думал Афанасий, наблюдая, как наливаются кровью глаза Ханумана, и прислушиваясь к голосам с трибун, переходящим в разочарованное гудение. — Зачем топтыгину связываться с этим безумным подобием человека? А может, и встречался уже с таким когда?»

Утомленный ожиданием, Хануман распрямился и что-то крикнул стражникам. Те вернулись от ворот, стараясь держаться подальше от открытой клетки. Просунули сквозь решетку копья и несильно ткнули медведя в бок. Тот заворочался, взрыкнул недовольно, отчего стражники, побросав оружие, отпрянули.

На мгновение Афанасию показалось, что вылетит он сейчас из клетки пушечным ядром, навалится на Ханумана, вопьется в плечо зубами. Видел он раз, как драл медведь человека. Ужас.

Но косолапый не спешил нападать. Сначала из клетки появилась его голова с непривычно вытянутой мордой. Понюхала воздух влажным черным носом. Затем широченная лапа. Опасливо, будто пробуя холодную воду, зверь опустил на песок одну лапу, затем вторую, потом долго вытягивал тело и наконец ухнул вниз двумя задними. Отряхнулся. Разверз розовую пасть, полную огромных белоснежных клыков и… облизнул черные губы длиннющим языком.

Амфитеатр ахнул. Хануман, снова замерший в своей нелепой стойке, напрягся. Но медведь не сделал в его сторону ни шага. Наоборот, повернувшись, он побрел за клетку, подальше от большого кривляющегося существа. Толпа загудела что-то непонятное.

Не помня себя от ярости, обезьянец бросился вслед за не желающим драться зверем.

Тот остановился так резко, что царь и бог чуть не уткнулся с размаху в его круглое, покрытое колтунами гузно. Отскочил. Медведь опустил голову и лукаво глянул на него. Фыркнул и, зайдя в тенек, улегся там, демонстративно отвернувшись от противника.

Хануман в ярости схватился за прутья клетки, тряхнул. Заскрипели сворачиваемые на сторону колеса, противно взвизгнули трущиеся друг о друга деревяшки, затрещали канаты. Конструкция не развалилась, но как-то вся скособочилась. Медведь глянул на бузотера недовольно, поднялся на лапы, отряхнулся и проковылял к краю арены. Улегся почти на том же самом месте, которое до него занимал ползучий гад.

Обезьяний царь взревел, воздев руки к небу. Ему вторили зрители. Маленькие волосатые обезьянцы на верхних ярусах и вовсе зашлись в истерике.

— Молодец, топтыгин, так его! — не сдержавшись, заорал Афанасий. — Ловко поддел! — Всей душой переживая за хозяина леса, купец и думать забыл о собственном бедственном положении.

Спокойным в этом гвалте оставался только сам виновник торжества. Медведь лежал на песке, положив морду на лапу, ровно человек, и смотрел на беснующихся человекоподобных маленькими умными глазками.

А посмотреть было на что. Два десятка обезьянцев из тех, что ловили ползучего гада, снова высыпали на арену с копьями наперевес, рассыпались веером, подступая к топтыгину. Неужели убивать будут?

Какой-то шорох отвлек Афанасия от созерцания этого увлекательного действа. Обернувшись, он заметил черную макушку над самым краем борта своей клетки и отблеск на острие кинжала. Переполз поближе. С той стороны прутьев скорчился мальчик лет двенадцати. В одной руке он сжимал кинжал великолепной стали, другую приложил ко рту: молчи, мол.

— Ты кто? — одними губами прошелестел Афанасий.

В ответ мальчик махнул рукой: потом, дескать, и начал подпиливать веревки.

— Ты чей? — так же тихо спросил Афанасий, хотя уже и не сомневался: перед ним тот самый сын кузнеца из деревни. Да и похож как. Одновременно и на отца, и на Лакшми. Родственничек будущий. Как его?.. Натху.

— Бежать надо, — тихо ответил мальчик, расправляясь с очередным канатом. — Я ребят, которых околдовать еще не успели, подговорил. Они уже там, у реки, ждут.

— А меня зачем освобождать? — удивился купец. — Спасибо, конечно, но чего сразу-то не побежали?

— Ты ж за нами пришел, — не спросил, а скорее просто озвучил очевидное мальчик. — Вот и мы тебя не бросим. А со взрослым спокойнее. И дорогу ты наверняка запомнил, — прошептал паренек, помогая Афанасию втиснуться в проделанный им лаз.

— Ну, наверное, запомнил что-то, — пробормотал купец.

Выпроставшись из дыры, он попытался встать. Затекшие ноги подвели, и купец с размаху шлепнулся на каменные плиты.

Мальчик зашипел сквозь зубы так, словно больно было ему, а не Афанасию.

— Не кручинься, цел я, — пробормотал купец, думая, что паренек так сопереживает его несчастью. Но, подняв глаза, заметил, что тот смотрит куда-то поверх плеча купца и лицо его стремительно бледнеет. Афанасий обернулся. Несколько обезьянцев из самых малых, на людей не похожих, пялились на него во все огромные глаза.

Один медленно поднял длинную руку. Указал на Афанасия тоненьким перстом и заверещал. Другие стали вторить ему, да так пронзительно, что перекрыли доносившийся с арены рев. Несколько особей покрупнее, с осмысленным выражением на харях, вскочили на скамейки и тоже заголосили. Один вытащил откуда-то утыканную деревянными шипами палицу.

Не долго думая, Афанасий схватил за оглобли ближайшую телегу и толкнул. Она сдвинулась с трудом. Внутри что-то завозилось, сквозь веревки, сплошь опутывающие прутья, шибанул в нос резкий кошачий запах. Но разбираться уже времени не было. С надрывным криком он столкнул телегу с места, покатил, перевалил ее через невысокий каменный парапет. Гибкий Натху несколько раз взмахнул ножом, рассекая скрепляющие прутья лианы.

Телега с грохотом покатилась вниз, кувыркаясь и давя зазевавшихся обезьянцев. Изнутри раздался рев, полный такой дикой злобы, что все присутствовавшие вздрогнули — и зрители, и Афанасий, и Натху, и даже воины на арене, что полукругом шли на медведя с выставленными копьями и рыболовными сетями. Только Хануман, казалось, не услышал этого рева.

Прокувыркавшись по сиденьям до самого низа, арба с клеткой ударилась в каменное ограждение и развалилась окончательно. На волю вырвалось исчадие ада — огромная черная пантера с горящими глазами, белыми усами и огромными желтыми когтями. С места взвилась она в воздух и приземлилась прямо в толпу, визжа и кусаясь. Обезумевшие от страха обезьянцы бросились врассыпную.