Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер

Всякий раз, когда Куизль думал, что вот-вот достигнет цели, огонек вдруг появлялся в другом месте, еще выше. Кто бы ни был там впереди, – похоже, он знал более короткие пути, которых палач не видел в темноте. А может, их там несколько человек? Пару раз ему показалось, что в тусклом свете вырисовывалось сразу несколько силуэтов.

По крайней мере, снег прекратился. Но холод стоял нестерпимый, и пальцы у палача были как мерзлые ветки. Мокрая одежда тянула к земле. Над Кофелем прогремел гром, и небо прорезала яркая молния. На мгновение ослепительная вспышка осветила склон.

И тогда он увидел их.

Молния на долю секунды осветила несколько силуэтов. Идущий впереди держал фонарь, следующие за ним несли кирки и лопаты. Все были закутаны в плащи с островерхими капюшонами. И они были маленькими.

Маленькими, словно карлики.

«Венецианцы!» – пронеслась у Якоба мысль.

Палач знал истории о низкорослом народце не только из местных легенд. Мать часто рассказывала о них, когда ему было года четыре.

Если не прекратишь баловаться, придут карлики и заберут тебя. Заставят тебя копать сокровища в горах, и не видать тебе больше солнечного света…

В детских фантазиях Якоба карлики носили точно такие же капюшоны, как у тех человечков, что показались сейчас на склоне. Он представлял тогда, что глаза у них сверкают от жадности, словно холодные самоцветы, которые они разыскивали. Была даже песня об этих венецианцах, и в детстве они частенько ее пели. Куизль порылся в памяти и задумчиво напел вполголоса:

Там пляшет карлик за окном… Притопнет раз, потом другой, взмахнет косою за спиной…

Иногда в песне пелось про мешочек, но Якоб знал, что это все глупости. По старинным преданиям, эти карлики приносили только несчастья.

То были косари, предвестники скорой смерти.

Взмахнет косою за спиной…

Якоб вспомнил, что однажды уже видел такого человечка. Это случилось всего пару дней назад в долине Лайне. И не только он – Симон тоже его видел! Только вот что это значило? Теперь Якоб догадывался: венецианец явился к нему. Куизль давно ощущал эту странную тоску. Хотелось просто лечь, уснуть и больше не просыпаться. Сколько раз ему доводилось смотреть смерти в глаза! То были глаза, в которых стояли слезы; глаза, исполненные мольбы или ненависти; глаза, безмолвно его проклинающие. Столько страданий, столько смертей… Он надолго задержался в этом мире. Почти шестьдесят лет. Люди в большинстве своем умирали куда как раньше.

Быть может, он видел приближение собственной смерти? Может, венецианцы давали ему знак?

Желание выяснить, кто или что двигалось к вершине горы, теперь лишь усилилось. Куизль побежал, спотыкаясь о мокрые камни. Факел давно погас, и палач небрежно отшвырнул его в сторону. Но глаза уже привыкли к темноте, и можно было продолжать бег. Тропа вела теперь вдоль склона, хотя безопаснее от этого не стала. Всюду были корни, скользкие пятна снега и коварные расселины. Несколько раз Якоб ступал в пустоту и лишь в последний момент, когда слева открывалась зияющая пропасть, успевал отдернуть ногу. И всякий раз ему слышался злорадный смешок из недр скалы.

Там пляшет карлик за окном…

Куизль обежал очередной изгиб и вздрогнул. Огонек внезапно исчез. Палач тихо выругался и огляделся. Потом взобрался на высокий пень, куда в давние времена ударила молния, и вгляделся во мрак. И вот огонек снова появился, всего в десятке шагов над ним! Он больше не двигался, а дрожал на одном месте. Куизль присмотрелся и заметил, что факел слегка покачивается из стороны в сторону, словно владелец его пытался передать палачу какое-то зашифрованное послание.

– Какого черта…

Ругаясь себе под нос, Куизль поднялся по крутому склону, над которым темнели какие-то скальные нагромождения. Очередная молния озарила ночь, и Якоб различил горный пик странной формы, похожий на предостерегающе поднятый перст. У подножия его располагалось несколько каменных глыб разной величины, будто гигантские игральные кости, брошенные великаном. Луна выглянула из-за туч и осветила площадку, усеянную обломками и поваленными деревьями. Где-то неподалеку раздавался ритмичный стук, звяк-звяк, словно чем-то железным били по камню.

Взмахнет косою за спиной…

Куизль двинулся было на звук, но тут заметил справа у скалы нечто вроде навеса. Он был составлен на скорую руку из четырех вбитых в каменистую землю бревен. Сверху вместо крыши кто-то натянул кусок полотна. С наветренной стороны были сложены камни и, по всей видимости, служили для защиты от самого сильного ветра.

На одном из бревен висел фонарь. Он слегка покачивался на ветру, жестяное кольцо скрипело. Пламя за покрытым копотью стеклом дрожало и, казалось, вот-вот погаснет.

«Блуждающий огонек, – подумал Куизль. – Я разыскал его. Я у цели».

Он быстро двинулся на свет, и в этот миг под навесом раздался сухой кашель. Снова послышалось ритмичное тук-тук по скале, сливаясь со скрипом фонаря и кашлем в зловещий хор. Палач осторожно потянулся к дубинке на поясе, которую вырезал сегодня днем из осины.

Что здесь, черт возьми, творится?

Якоб добрался до навеса и заглянул через сложенную из камней стенку. За ней лежал сверток, в котором палач не сразу распознал ребенка, укрытого грязными шкурами и одеялами. Это была девочка лет восьми, она походила на умирающую пташку. Малютка сильно кашляла, лицо у нее осунулось и было до того грязным, что глаза буквально светились белым.

Большими белыми глазами девочка уставилась на Куизля.

– Кто… кто ты? – пробормотала она в бреду. – Смерть?

– Я… – начал Якоб, но заметил, что девочка снова закрыла глаза.

– Нельзя, чтобы он увидел тебя, – пробормотала она.

Палач нахмурился:

– Кто? Кто не должен меня увидеть?

– Никто не должен нас видеть.

Куизль перебрался через стенку и смахнул русый локон с лица девочки. Теперь он увидел, что на лбу у нее повязка, черная от спекшейся крови. Похоже, девочка была тяжело ранена.

– Что ты говоришь, дитя? – спросил он тихо, чтобы не пугать ее. – Что здесь творится?

Вместо ответа девочка показала дрожащей рукой в ту сторону, откуда доносился металлический стук. Там высилась еще одна каменная глыба, темная и массивная, как сжатый кулак.

Звяк, звяк, звяк…

Палач осторожно укрыл раненую девочку.

– Я скоро вернусь, – проворчал он. – Кто бы это ни был, он сильно пожалеет о том, что сделал.

После чего выпрямился во весь свой рост и взял фонарь. Взвесив в руке дубинку, палач направился к скале. В свете фонаря там вырисовывалось темное отверстие.

Девочка назвала его смертью.

Что ж, скоро он действительно станет ею.

Барбара в страхе смотрела на Мельхиора Рансмайера, чьи тонкие пальцы скользили от ее носа по губам и к груди. Она лежала связанная по рукам и ногам на какой-то кушетке с красным выцветшим покрывалом. Лицо доктора было всего в паре дюймов от Барбары, и за приторным ароматом духов она чувствовала запах пота, вонь вареного лука и дешевого вина, которого Рансмайер, по всей видимости, напился прежде. Хотелось бы закричать от страха, но рот ей заткнули грязной тряпкой, от которой тошнило. Где-то в углу всхлипывал Пауль, тоже связанный и с кляпом во рту.

– Ты боишься, верно? – шептал ей Рансмайер на ухо. – Но можешь не опасаться; если сделаешь все, как я скажу, то не пострадаешь. Но для этого тебе придется уважить доктора.

Он хихикнул, и тиролец рядом презрительно фыркнул.

– Хватит заигрывать, переходите к делу! – велел он. – Пусть девчонка скажет, что ей известно. Потом можете развлекаться сколько душе угодно.

Около получаса назад Рансмайер с тирольцем притащили своих пленников домой к доктору. Некоторое время до них доносились отдаленные выкрики стражника, однако нож у горла пресекал любые попытки позвать на помощь. Потом они спустились по лестнице в душную, освещенную факелами комнату, вероятно служившую Рансмайеру лабораторией.