Книга Тьмы - Генри Олди

Она ожила, кивнула и попробовала шагнуть в сторону, но камень в ногах превратился в вату, колени Альбины подогнулись, и она с шумом упала на жесть, беспомощно и беззвучно открывая рот.

— Ала! — Новый возглас Тихого прозвучал как болезненный вскрик: привлеченный звуком падения констриктор обернулся и остановил свой взгляд на девушке.

Она сделала неуверенную попытку встать, снова упала и замерла, сжавшись в комок.

— Ала!

Тихий спрыгнул с крыши пентхауза, поморщившись от удара ногами о жесть, выпрямился и бросился вдогонку за убийцей, не думая больше ни о чем, кроме того, что душителя надо остановить. Пусть для Альбины это будет только отсрочкой… Даже в этой шоковой ситуации Тихий понимал, что вряд ли она сумеет выжить в изменившемся мире самостоятельно (а считать, что мир изменился, у него были причины). Девушка явно принадлежала к тому большинству, что теряется в сложных ситуациях. Так же ясно он сознавал и то, что сам он в одиночку спасется наверняка, во всяком случае — почти наверняка, и сердце его болезненно сжималось при виде скрюченного худенького тела медсестры, к которому уже тянулись подрагивающие лапищи убийцы. Он глядел на тонкие руки, на нелепо торчащий из-под халата край зеленого платья, на сокращающееся расстояние между Альбиной и констриктором и знал, что никакая сила не позволит ему сейчас повернуться и уйти, бросив девушку на растерзание маньяку.

Все эти чувства были вложены в один прыжок. Тихий изо всех сил толкнул затянутую в футболку спину и отскочил в сторону, собираясь в случае надобности возобновить атаку.

Констриктор закачался и начал медленно поворачивать голову назад.

«Ну что ж… еще поиграем», — сказал себе Тихий, напрягая мышцы ног. Теперь смотреть в сторону Альбины ему было некогда — от констриктора его отделяло около полутора метров. Тихий сознательно тянул время, желая удостовериться, что тот хоть на какое-то время забыл о девушке.

Констриктор шагнул вперед и… споткнулся.

Что-то странное происходило с ним: в пустых, помертвевших глазах убийцы промелькнуло подобие нормального человеческого выражения — в них отразилась боль. Затем его черты исказила судорога, кожа на лице покраснела, а после побронзовела, постепенно доходя до почти черного цвета; он зашатался — гораздо сильнее, чем в тот миг, когда его толкнул Тихий, — и рухнул наземь, забившись в непонятном припадке. Его тело то изгибалось столбнячной дугой, то сворачивалось — так иной раз ведут себя напуганные гусеницы. Констриктор вертелся на месте, хрипел, и даже неспециалисту могло прийти в голову, что это настоящая агония. Наконец изо рта убийцы хлынула пена, и он, дернувшись пару раз напоследок, замер. Теперь кожа его морщилась (она успела стать коричневой, как древесная кора) и продолжала шевелиться сама по себе, как оболочка проколотого воздушного шарика, руки и ноги худели на глазах. Длилось это недолго — вскоре перед двумя остолбеневшими людьми осталась мумия с залитым пеной лицом.

— Я же всегда говорил… — Тихий и не заметил, что произнес эти слова вслух, но потом, уже спохватившись, все-таки продолжил: — Это болезнь… Это новая страшная болезнь… Ала, не подходите!

Она и не подходила — просто не могла стоять не пошатываясь.

Тихий шумно вздохнул.

— Идем отсюда, — глухо произнес он. — Раз один нашел сюда дорогу, нельзя больше считать крышу безопасным местом. Я прошу только об одном: когда я прикажу бежать, вам придется это сделать. Сможете?

Девушка кивнула. Ее трясло, смотреть в сторону скорчившегося под ногами тела Альбина больше не могла.

— Главное — держаться от всех на некотором расстоянии, чтобы в случае надобности иметь фору. — Тихий взял Альбину под руку, чтобы она могла идти, и потащил к лестнице. — Тогда мы сумеем добраться… хотя бы до вашего дома. Вы далеко живете?

— Нет, — всхлипнула Альбина. — Рядом.

— Прекрасно. Вот туда-то мы сейчас и пойдем.

Может быть, в другое время и при несколько других обстоятельствах Альбина усмотрела бы в его предложении что-либо нескромное или нехорошее. Но сейчас она дала единственный ответ, на который была способна: она сказала «да».

Существуют люди, о которых говорят, что они умеют жить. В любом обществе их — меньшинство. Еще реже можно найти тех, кто не просто «умеет жить» с усредненно-обывательской точки зрения, а жить так, как ему нравится. На «умеющих жить» такие товарищи обычно внешне похожи мало, хотя бы потому, что нравится им может нечто совершенно отличное от общепринятых норм. Они способны гордо одеваться не по моде и даже вопреки ей, спать на лавочках в городском парке, короче, без оглядки вытворять вещи более или менее экстравагантные. Пожалуй, именно последнее и выделяло их в особую категорию — чтобы жить по собственным нормам вместо общепринятых, всегда требуется особый талант, даже если различие между ними не было так уж существенно. Такой была Эльвира: мнение окружающих заботило ее меньше всего, ей хотелось жить полноценно и интересно — и она так жила. Для этого ей было нужно копаться в чужих тайнах, всюду успевать первой, видеть, трогать, вбирать в себя все новое и желательно запретное (никогда ведь нельзя предугадать заранее, о каком материале ее попросят забыть). Только узнавать и складывать в копилке памяти — не наделенная особыми литературными талантами Эльвира равнодушно относилась к факту публикации той или иной заметки, ее миновали амбиции такого рода. Она хотела знать — и знала, все остальное ее мало заботило. Как ни странно, это благоприятно сказывалось на ее отношениях с начальством и вышестоящими инстанциями: неутомимость в процессе сбора информации и покладистость в отношении ее дальнейшей судьбы делали ее ценнейшим сотрудником. Не случайно за последние два года невозможно было отыскать хоть один номер «Приятеля» без ее статей — материалы Эльвира всегда приносила в избытке.

Представления о том, какой должна быть жизнь, могут принимать самые различные формы, но время обычно берет свое. В какой-то момент Эльвира вдруг начала замечать, что былая легкость на подъем покидает ее, постоянные разъезды — утомляют, в квартире, имеющей по-мужски холостяцкий вид, становится все неуютнее, а новостей, способных взволновать, как прежде, становится все меньше и меньше. Мир скучнел на глазах, Эльвира все отчетливее ощущала потребность в перемене, в чем-то, позволяющем вновь обрести смысл существования, и даже догадывалась, как должен был выглядеть этот поворот. «Пришла пора заякориться и остепениться или в сжатые сроки совершить настоящий поступок», — иронизировала она, совсем не разглядывая последнее предложение в качестве реальной альтернативы. Эльвира не верила в поступки, как не верила в любовь, сильные, благородные чувства и многое другое, с чем ей лично не приходилось сталкиваться в жизни. А вот о том, чтобы обзавестись семьей, она начала подумывать всерьез. Своих любовников в качестве возможных кандидатов Эльвира отмела сходу — обычно она и завязывала отношения с ними как изначально несерьезные и не претендующие на долговечность. Поиск по ее замыслу начинался с нуля, и потому любой попавший в ее поле зрения «свободный» мужчина рассматривался и оценивался с весьма конкретной точки зрения. И вряд ли хоть что-либо могло спасти того, на ком она решила остановить свой выбор, — Эльвира умела добиваться желаемого. К Рудольфу она пока только приглядывалась…

— Так, значит, вы всерьез считаете, что причина бегства от действительности — страх перед жизнью? — спрашивала она. — Это ваша собственная догадка или чья-то реальная точка зрения?

— Будем считать, что так, — неопределенно отозвался он. Рассказывать этой женщине о разговоре с Альбиной Рудольф не собирался.

— Непонятно, но ладно… Наверное, это вам действительно кто-то сказал, — усмехнулась Эльвира. — Я бы все объяснила проще. Скука и осознание своей невостребованности — вот что заставляет людей или искать приключений в виртуальных мирах, или просто переводить время, стараясь любыми способами забыть о ней. От жизни не бегут — ее просто не имеют… Вы не задумывались об этом?

— Признаться, нет. — Рудольф с любопытством взглянул на журналистку.

— Бесконфликтность. Отсутствие целей, за которые нужно бороться, и неумение их находить. Зачем куда-то стремиться, когда уровень комфорта и так достаточно высок, а автоматизированные системы, компы и роботы умеют делать все настолько лучше нас, что с ними смешно соревноваться? Незаполненность жизни — отсюда и это бегство из ниоткуда в никуда. А страшные слухи — по-вашему, почему они возникают, как не от той же скуки? Человек с доисторических времен запрограммирован на борьбу за выживание, а спокойствие лишает его возможности отстаивать себя и свое «я». В этом смысле мы все немножко велосипеды — они устойчивы только в движении. Лишите человека необходимости двигаться — и он начнет разлагаться заживо… даже физически. Можно прожить всю жизнь, не столкнувшись ни разу с крайними, экстремальными ситуациями, а значит, и с собой.