Дух времени - Анастасия Вербицкая

Он вдруг открыл глаза. Он спал не больше минуты, но для его изнуренного организма и эта пауза была целительна. Он почувствовал себя обновленным.

— Неужели я спал? — Он сконфуженно усмехнулся. — Вот история!.. Прости, пожалуйста, Лизанька… Видишь ли, я почти две недели спал не больше трех часов в день… Измотался до неузнаваемости… И способен нервничать, как дама… Если б ты знала, сколько дела впереди!.. Но… я, кажется, доволен собой. Это редкое явление…

Он весело засмеялся, подошел к столу, потянулся своим богатырским телом так, что захрустели его суставы, и потемневшими, жадными глазами поглядел на Лизу.

Она не видела его взгляда, но почувствовала его и как-то сжалась вся под ним, и физически, и нравственно.

«Это будет», — подумала она тоскливо.

Он сделал шаг, обнял ее сзади за плечи и страстно поцеловал в смуглый затылок. Она не шевельнулась.

— Пей чай, остынет, — кротко напомнила она.

— Лиза, — прошептал он с мольбой.

Она вдруг схватила его руку, которая тянулась к ее груди.

— Надо руки вымыть… Какой ты грязный!

Что-то в ее голосе болезненно поразило его. Точно отрезвившись, он поглядел на свои ногти, и краска стала заливать его лицо.

— Да, я грязен, как черт!.. Где можно умыться, Лизанька?

Его голос слегка дрожал, но он старался быть развязным. Он вдруг вспомнил, что все эти ночи он спал где придется, не раздеваясь и умываясь-то не каждый день. А она сидела перед ним, вся в белом, благоухающая и нежная, с кольцами на длинных красивых пальцах, с отточенными розовыми ногтями… «И такая недоступная и далекая!» — в первый раз почувствовал он.

Это было мучительное воспоминание — все то, что произошло потом… Такое мучительное, что часто Лиза даже во сне страдала от тяжести, опустившейся на ее сердце… И часто, проснувшись, еще не приходя в полное сознание, она все-таки чувствовала, что случилось что-то непоправимое и ужасное. И невольный стон рвался с ее уст».

И все это случилось так: Потапов, после получаса, казалось, спокойной и товарищеской беседы, вдруг замолчал, стал рассеянным, собрался уходить». Потом неожиданно упал на колени перед сидевшей на кушетке Лизой, и это чуждое Лизе лицо его, полное безумной, жадной страсти, прижалось к ее щеке… И его горячее дыхание и смешанный запах пота, пыли и несвежего белья ударили ей снова в лицо.

И в ту же секунду ей вспомнился запах горячих губ Тобольцева, этот оригинальный, странный запах его кожи, тонкий, как дорогие духи, и сводивший ее с ума… Бессознательно, невольно она оттолкнула с невероятной нервной силой прижимавшегося к ней Потапова… И когда он, отклонившись, удивленно заглянул в ее лицо с закрытыми глазами и сжатым ртом, он прочел в нем отвращение…

Да, да!.. Ошибиться было невозможно!.. Он отпрянул от кушетки, точно перед ним лежала не женщина, а змея, ужалившая его прямо в сердце… Он стоял, выпрямившись, тяжело дыша и бледный-бледный, как кружева ее платья. А расширенные зрачки его не отрывались от ее лица.

Она вдруг открыла глаза и испугалась. Она села, свесив ноги, поправляя волосы, проводя рукой по лицу, делая ненужные и жалкие, растерянные жесты». Она поняла, что случилось что-то непоправимое и ужасное. Она это поняла вполне ясно, когда увидала его лицо, как он опустился в кресло, как прикрыл глаза рукою.

— Степушка! — дрожавшим голосом позвала она его. — Не сердись, не огорчайся! Я нынче больна…

Он молчал, не двигаясь.

Она встала и, шелестя юбками, подошла к нему вплотную и остановилась, тихо ломая пальцы… Он задрожал всем телом, но она чувствовала, что страсть в нем убита и что дрожит он не от желания.

— Зачем ты мне раньше не сказала, что я тебе противен? — вдруг расслышала она его шепот.

Она невольно опустилась на колени, касаясь своим белоснежным платьем его запыленных ног, и, прежде чем он понял, что она хочет делать, она приникла губами к его руке.

— Лиза… зачем это? Ах! Теперь все ясно…

— Нет! Нет… Что ясно? Боже мой! Ты ничего не понимаешь…

Он нежно поднял ее, усадил в кресло и зашагал по комнате, избегая ее взгляда.

— Не надо лжи! — мягко говорил он, делая какие-то осторожные движения своими большими руками, словно не допускал чьи-то грубые пальцы коснуться открытой раны. — Об одном всегда молил: не надо лжи!.. Мы достаточно уважаем друг друга, чтоб обойтись без этих унижений… Ты мне не жена… Прав я не имею… Да и не признаю… Только… если б ты сказала раньше… Боже мой!

Он вдруг остановился, вспомнив что-то, весь сморщился болезненно и закрыл глаза рукой.

— Степушка! — вырвался у нее крик… Эта необычайная тонкость его чувств пронзила ее сердце. И… вечная загадка — душа человеческая! В эту минуту, когда она поняла, что он оскорблен и никогда не простит ей ее отвращения; когда она поняла, что он лучше умрет, чем попросит ее ласки, — безумная тоска о безвозвратно утраченном охватила ее… Его голос был мягок, но глаза глядели холодно… Неужели все потеряно?

Он вдруг взял со стола шапку. Она не узнала его лица. Казалось, он осунулся еще больше за эти несколько минут.

— Уходишь? — прошептала Лиза, и губы ее побелели.

— Да… пора…

— А… когда же… мы увидимся?

— Не знаю… Я выезжаю из Москвы.

— Когда?

— Нынче в ночь…

— Куда?

Он молчал.

— А когда же ты вернешься?

— Не знаю (его голос вдруг стал вялым и однотонным)… Разве я когда-нибудь могу ответить с точностью?

«Да… да! Его могут арестовать каждую минуту… И все кончится…» Она чуть не застонала от жгучего раскаяния. Она чувствовала, что если б даже она кинулась ему на грудь в эту минуту, моля взять ее, он с теми же холодными глазами на осунувшемся лице мягко отстранил бы ее и нежно сказал бы: «Не надо лжи!..»

Ей вдруг показалось, что она падает в бездну.

— Степушка! — сорвался у нее вопль. — Прости меня! Я так несчастна!..

Он долгим, загадочным взглядом, сощурив глаза и сжав слегка свои нежные, как у женщины, и бледные губы, глядел на нее, как бы изучая ее лицо. Вдруг он медленно заговорил:

— Если ты несчастна, Лиза, то я не хочу прибавить с своей стороны ни одной лишней капли горечи в твою жизнь… Я знаю, что для тебя я слишком груб. Но ведь все это можно поправить. Одна смерть непоправима.

— Ты хочешь меня бросить? — Она так и повисла на его руке.

— Нет… Как можешь ты так думать? Разве нас связывала только страсть? (Он жестко усмехнулся, вспомнив, какой иронией звучат эти слова.) Мы с тобой товарищи, Лиза… Этого я не забуду…

Он ушел, не поцеловав ее. Только поднес к губам ее руку…

«Как будто благодарил за прошлое…»

Она села на кушетку и просидела два часа неподвижно, без мыслей и чувств, словно ее ошеломили тяжким ударом по голове…

Зато реакция была ужасна. Лиза совсем не вернулась домой в эту ночь. Анна Порфирьевна не спала до зари и утром послала Тобольцева в Таганку.

— Пришли с твоим Сергеем записку… Может, ее уж арестовали?..

Тобольцев нашел Лизу на кушетке, в смятом платье. Видно было, что она не раздевалась. Он вздрогнул, увидав, как изменилась она за одни сутки. Глаза ее, окруженные кольцами синей тени, ввалились и угасли. Руки горели.

— Что случилось? Ты больна?

Он не понимал, почему она с таким ужасом глядит на него. Уж не бред ли? Он сел в кресло рядом и стал нежно гладить ее руки.

— Лизанька, скажи мне правду… Он арестован?

— Кто тебе сказал? — дико закричала она. — Откуда ты знаешь?

— Нет, я тебя спрашиваю… Я не вижу другой причины для такого отчаяния… Поедем домой, Лиза! Ты совсем больна…

От присутствия любимого человека, от одного звука его голоса ей стало легче. И, зарывшись лицом в подушки, она зарыдала.

Он был потрясен. Никогда не видал он Лизу в таком горе… Но она решительно отказалась объяснить ему что-либо. Ей было легче умереть, чем сознаться ему в том, что пережила она накануне! Он, именно он должен думать, что она счастлива…

— Лиза, можно за тобой заехать из банка?..

— Нет!.. Нет!.. Завтра… Скажи маменьке, чтоб не беспокоилась… Я просто хандрю…

— Лиза, ответь мне одно: ты виделась вчера со Степаном или нет?

— Нет, нет… Я его нынче жду… Поэтому приеду только завтра…

Он вышел, пожав плечами.

Лиза весь день поджидала Потапова. «Если не придет, значит, разлюбил…»

Он не пришел… Она, казалось, обезумела. Только тут поняла она, что для нее любовь Потапова. «Я нищая теперь, последняя из нищих! Ничего в мире у меня уже не осталось…»

Вдруг она вспомнила… Он уезжает нынче… Куда? Каким поездом?.. Она послала за газетой и за извозчиком. Выпив наскоро чашку чая (она ничего не ела целые сутки), она кинулась на Курский вокзал, обегала все платформы, проводила все поезда. Потом поехала на Николаевский, где продежурила часа два, вплоть до отхода скорого поезда. Тогда она почувствовала, что ей дурно… Надежда покинула ее. Собрав последние силы, она велела везти себя в Таганку. Там она опять упала лицом в подушку и пролежала так всю ночь.