Тайны серебряного века - Анатолий Терещенко

Его собутыльник и коллега по писательскому цеху Владимир Крымов вспоминал:

«В моем автомобиле оказался спящий человек. Художник Трояновский успокаивал меня: «Это Куприн… Пока доедем, он очухается…» Когда приехали, Трояновский отворил дверцу и громко сказал: «Александр Иваныч, замечательный коньяк!» Действие этих слов было магическое — Куприн сразу проснулся… пришлось подать коньяк еще до обеда».

И все же это был любопытный и любознательный человек. Его интересовали и новый физический труд, и новые простые люди, и новые яркие впечатления. У него не было «чугунного зада», каким обладал Лев Толстой, которого он уважал, ценил и постоянно держал в кабинете портрет великого классика русской литературы.

Бурный темперамент не давал писателю подолгу заниматься литературным трудом. Он мог бросить хорошо двигающуюся рукопись, если находил, что «точные слова» ему не даются, он их не может «вылущить» из стручка памяти, или повстречался интересный человек. Куприн всегда ходил с блокнотами и записывал в них удачные выражения, афоризмы, заметки которых потом использовал в творчестве.

Конец 1930-х годов в СССР отмечен не только сталинскими репрессиями по указанию сверху руками ОГПУ и НКВД, но и признанием авторитета первой социалистической державы. Рост промышленности, особенно машиностроения, и продукции сельского хозяйства говорили сами за себя.

Сталин делал все, чтобы подчеркнуть результаты своего руководства страной после Ленина и Троцкого. Те, кто пытался перечеркивать и охаивать политические и экономические плоды сталинского руководства, вычеркивались из державной памяти, а нередко и из жизни.

В кабинете председателя ОГПУ Ягоды, а потом наркома НКВД СССР Ежова часто обсуждались установки ЦК партии на использование возможностей внешней разведки, в частности легальных резидентур, на поднятие авторитета СССР и склонение выдающихся личностей из числа интеллигенции к возвращению в новую, Советскую Россию. Особый интерес органы проявляли к русскому зарубежью, осевшему большими диаспорами в таких европейских столицах, как Париж, Берлин, Прага, Белград и София. В этих городах этнические группы русских были самыми многочисленными.

Николай Ежов на одном из совещаний нацеливал руководителей зарубежных аппаратов:

— Используйте и задействуйте все свои силы и средства, чтобы в Страну Советов возвращались те, кто ошибался в оценках новой России в двадцатые годы и был незаслуженно выслан «ленинской гвардией» на Запад «философскими пароходами». Сегодня СССР, как никогда, силен, и те пара десятков вчерашних наших идеологических противников погоды не сделают. Да они уже другие — наши успехи их перековали…

Резидент из Парижа поднял вопрос о написанном пасквиле на советскую действительность французским писателем еврейского происхождения Андре Жидом под названием «Возвращение из СССР».

Сталин, которому пели осанну Анри Барбюс и Лион Фейхтвангер, Бернард Шоу и Ромен Роллан и многие другие, пишущие и считающиеся «золотыми перьями», на творчество француза Андре Жида прореагировал словами:

— Негодяй! Лучшие люди человечества видят одно, а эта сволочь, этот дегенерат, этот троцкистский выкормыш, — другое!

После этих слов с сентября 1936 года, года первого издания книги «Возвращение из СССР», Андре Жид становится реакционным писателем и недобитым троцкистом. Его книги под запретом и уничтожаются.

На критические страницы о Советском Союзе еврейского француза Андре Жида ответил «положительным» произведением, своеобразным панегириком немецкий еврей Лион Фейхтвангер — «Москва 1937». Одной из ее главных целей было развенчание критических оценок А. Жидом советской жизни.

Лион Фейхтвангер два месяца провел в СССР, имел со Сталиным трехчасовую беседу и был свидетелем второго московского показательного судебного процесса над троцкистами. Его произведение выдержано было в духе сталинской пропаганды с включением трех основных тематических направлений: благосостояние советских людей, их мироощущение и политический режим.

Он писал, что на одного жителя в СССР приходится продуктов больше и лучшего качества, чем в Германии и Италии, что реальная заработная плата советских рабочих возросла с 1929 года на 278 процентов, что каждый работающий пользуется месячным оплачиваемым отпуском. А Москва по степени развитости общественного транспорта находится на первом месте в мире.

Благодаря электрификации, писал он, Москва сияет ночью, как ни один город в мире, что в московских магазинах можно в большом выборе получить продукты питания по ценам, вполне доступным среднему гражданину Советского Союза, и в целом весь громадный город Москва дышал удовлетворением и согласием и более того — счастьем.

— Нам надо смелее, напористее, энергичнее вести пропаганду советского образа жизни, — резанул воздух малюсенькой ладонью карликового роста Ежов. — Произведение «Москва 1937» должна быть настольной книгой в любом нашем посольстве. Проследите за этим. Нам нужны авторитетные российские граждане — писатели, музыканты, ученые и философы. Мы их сделаем советскими. Они сами убедятся в правоте и правильности своего выбора…

Парижская резидентура НКВД поставила задачу Ивану Яковлевичу Билибину, русскому художнику, книжному иллюстратору и театральному оформителю, положительно повлиять на Куприна.

Цель одна — усилить мотивацию для принятия решения о возвращении на Родину.

Но это был выстрел из пушки по воробьям. Этот же воробышек давно уже созрел, чтобы отправиться на Родину, в Россию, в дорогую сердцу Москву, с которой были связаны его лучшие годы, и там умереть.

Но вернемся к Билибину.

Как же Иван Яковлевич оказался в Париже?

На пароходе «Саратов» он 21 февраля 1920 года отплывает из Новороссийска. Сначала оказался в Египте — в лагере в Тель-эль-Кебире. Путешествует по Сирии и Палестине, в 1924 году поселяется в Александрии, а в августе 1925 года переезжает в Париж. С годами он примирился с Советской властью. В 1935–1936 годах участвует в оформлении советского посольства в Париже, создает монументальное панно «Микула Селянинович».

Там его и «подготовили» к возвращению в Советский Союз.

Куприн, пусть не часто, но встречался с Буниным, который с пиететом относился к «шалуну» и хотя и редко, но всегда в критические моменты поддерживал его материально. Еще бы: знакомы давно, в политических оценках «Совдепии» солидарны, правда, Иван Алексеевич продолжал упорно трудиться и в Париже, и на юге Франции, а в 1933 году его творческая деятельность в литературе была оценена присуждением Нобелевской премии.