Тайны серебряного века - Анатолий Терещенко

«Советская разведка оказала неоценимую помощь при создании советского ядерного оружия».

И действительно, 29 августа 1949 года — день рождения советской атомной бомбы. В этот день на Семипалатинском полигоне был осуществлен взрыв первой советской атомной бомбы, ставшей копией американского ядерного фугаса.

С того памятного дня США лишились монополии на атомное оружие. И коварным планам ястребов из Вашингтона, намеревавшимся 1 января 1950 года осуществить ядерное нападение на СССР, не суждено было сбыться.

Планы американцев были сорваны блестяще проведенной нашей разведкой операцией по похищению самой оберегаемой в США тайны — тайны создания атомной бомбы. В этом есть заслуга Маргариты и Сергея Коненковых. Они тоже внесли определенную лепту в добывание режимной информации для Советского Союза.

Эфрон, Ариадна и Цветаева

Ярким представителем серебряного века, таким, во всяком случае, считал себя Сергей Яковлевич Эфрон, ставший в 1912 году мужем поэтессы этого века Марины Цветаевой, судьбы которых, особенно в политическом окрасе, тесно переплелись в период эмиграции в Париже. Он — российский публицист, литератор, офицер белой армии, воин Офицерского генерала Маркова полка, участник первого Ледового похода добровольцев и, наконец, агент ОГПУ, а потом НКВД и, в конце концов, его жертва.

После окончания юнкерского училища он проходил службу в Петергофе. В октябрьские дни 1917 года участвует в боях с большевиками в Москве. Потом Белое движение, Крым, Галлиполи, Константинополь, Прага и Париж.

Появляется разочарование в Белом движении.

Так, обучаясь в середине 1920-х годов некоторое время в Пражском университете, он пишет в Коктебель поэту Максимилиану Волошину:

«Сейчас намечается ее (России. — Авт.) выздоровление, воссоединение, и в ближайшем будущем она будет снова великодержавной и необъятной. Никто не сможет ее ни разделить, ни растоптать».

Вскоре он окончательно разочаровался в «белом деле» и в Париже работает соредактором близкого к евразийству журнала «Версты». Отметился он и в деятельности французской масонской ложи «Гамаюн», из которой был исключен по подозрению в патриотических чувствах к Советской России.

В 1930-е годы работает в «Союзе возвращения на родину» (многие парижане его считали практически филиалом НКВД, так как занимался пополнением интернациональных бригад в Испанию). Резиденту ОГПУ в Испании Александру Орлову, ставшему невозвращенцем, он переправил на связь не один десяток агентов. Они там воевали. А потом многие выжившие в Испании бывшие белые офицеры «заслужили» советское гражданство, вернулись на Родину и там либо попали в ГУЛАГ, либо были расстреляны.

Об этом Эфрону станет известно намного позже, по возвращении в СССР.

А пока в письме к сестре Лиле пишет:

«В Россию страшно как тянет. Никогда не думал, что так сильно во мне русское. Как скоро, думаешь, можно мне будет вернуться? Не в смысле безопасности, а в смысле моральной возможности. Я готов ждать еще два года. Боюсь, дальше сил не хватит».

В эмиграции действительно было плохо. И материально — Эфрон не мог прокормить семью. И морально — постоянная грызня разных группировок между собой, отсутствие идеи, которой можно было бы посвятить жизнь. Борьба с большевиками теперь многим казалась невозможной из-за все возрастающей мощи страны. Продолжение ее — это был бы уже самообман.

В 1931 году он становится сотрудником ИНО ОГПУ в Париже, поэтому нужно было отрабатывать прощение Советской властью. Он использовался как групповод и наводчик — вербовщик. Лично привлек к сотрудничеству более двух десятков «добровольцев» из числа парижских эмигрантов. Согласно одной из версий, Эфрон был причастен к ликвидации Игнатия Рейсса (Порецкого) — советского разведчика, не пожелавшего возвращаться на Родину по приказу руководства из-за боязни ареста и расстрела. Это он (Порецкий) направил в ЦК ВКП(б) письмо с такими словами: «До сих пор я шел вместе с вами. Больше я не сделаю ни одного шага рядом. Наши дороги расходятся…»

Дальше он обвинял Сталина в чудовищных преступлениях и призывал народ к беспощадной борьбе со сталинизмом.

Через полтора месяца изрешеченное пулями тело Рейсса нашли местные граждане в Швейцарии, на дороге близ Лозанны. Полиция установила, что машина была арендована некой Ренатой Штайнер — сотрудницей ГПУ, завербованной Сергеем Эфроном и ставшей потом его любовницей.

Марина бредит Родиной. В чехословацком журнале «Своими путями» она писала:

«Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто мыслит Россию вне себя. В ком она внутри, — тот потеряет ее вместе с жизнью… Кроме того, писателю там лучше, где ему меньше всего мешают писать… Единственное оружие писателя — слово…»

Цветаева с сыном Муром 20 сентября 1937 года вернулась с летнего отдыха.

А через два дня французские и эмигрантские газеты запестрели сенсационными заголовками о похищении русскими генерала Миллера.

В Москве же в это время шла «чехарда чистки» аппарата ГПУ. Из-за границы отзывались старые кадры, знавшие слишком много. Практически все они по возвращении были расстреляны.

В сентябре 1937 года Эфрон внезапно выехал в Гавр, а оттуда пароходом прибыл в Ленинград. По возвращении в СССР ему и его семье была предоставлена государственная дача НКВД в подмосковном Болшево.

После бегства Эфрона из Франции Цветаева подает прошение о возвращении в Россию — там ее муж и дочь. Нельзя исключать того, что ее заставили стать «патриоткой» (кто-то из резидентуры НКВД в Париже).

Жили на оперативной даче безбедно две семьи — Эфроны и Клепинины, соответственно под другими фамилиями: Андреевы и Львовы.

Ариадна — дочь Эфрона и Цветаевой — работала в редакции московского журнала «Ревю де Москоу» на французском языке. Вскоре ее арестовали. Сам Эфрон жил как сибарит: лежа на диване, читал книги, журналы, газеты, грелся у камина, отключаясь от внешнего мира, в котором царили страх, доносительство и смерть. Встречался, хотя и редко, он и с родственниками.

А 10 октября 1939 года арестовывают и Сергея.

В публикации И. Кудровой «Последнее «дело» Эфрона» есть такой диалог между следователем и подследственным Эфроном:

«— Каковы были ваши взаимоотношения с вашей дочерью?

— Мои отношения с моей дочерью были дружеские, товарищеские.

— Что вам известно об антисоветской работе вашей дочери?