10 гениев литературы - Елена Кочемировская

В конце жизни семейная и личная жизнь Толстого резко изменилась.

В 1910 году граф Андрей Толстой, супруг графини Ольги, бежал с женой тульского губернатора, за этим бегством последовал развод. Графиня с маленькой дочкой жила у своей сестры. Некоторые члены семьи Льва Николаевича доставили ему и другие огорчения, а отношения Толстого и его жены серьезно осложнились. Доходы семьи уменьшились; к тому же революция 1905–1907 годов вызвала повышение заработной платы работникам. Для защиты дома от нападения крестьян графиня наняла на службу вооруженного черкеса. Деревня приходила в упадок. Кирпичные постройки – эксперимент 1899 года – совершенно развалились, а избы были ветхи.

Расточительность сыновей осложнила ситуацию. Чтобы пополнить доходы и как-то выйти из создавшегося положения, графиня потребовала соблюдения авторских прав на сочинения ее мужа за рубежом и в России, но этот поступок не встретил одобрения Толстого: сам он всегда отказывался принимать гонорары за свои сочинения.

Когда острый экономический кризис довел графиню до истерики, пророкоподобное спокойствие Толстого нарушилось, и весь строй семейной жизни был поколеблен. Писатель и его семейные дела обсуждались на разные лады не только в России, но и за рубежом. Разногласия между Толстым и его женой, становясь достоянием гласности, лишь обострялись.

Писатель твердо знал, что ему нужно, чтобы не загубить остаток жизни, – уйти из Ясной Поляны и стать странником. «Необходимость бездомовности, бродяжничества для христианина, – писал Толстой одному из своих друзей, – была для меня в самое первое время моего обращения самой радостной мыслью, объясняющей все, и такою, без которой истинное христианство не полно и не понятно».

Однако Толстой много лет подряд не мог уйти из дому, несмотря на неоднократные попытки. Почему? – задается вопросом В. Вересаев. И сам отвечает – из-за жены, Софьи Андреевны. Дело в том, что она была настоящей «писательской женой», а Лев Толстой не был писателем, литературная деятельность была для него вторична. «Вот тут – вся суть этой тяжелой драмы… Будь он Флобером, Зола, Ибсеном, Достоевским, – и как бы хорошо, как радостно и благообразно шла бы жизнь! Широкая слава, всеобщее уважение. Лавреат и почетный член академий всего мира. Колоссальные гонорары. Прекрасная барская усадьба для лета, уютный дом в Москве для зимы. Вполне обеспеченное существование. Большая, дружная семья, счастливые дети, бесчисленные, милые внучата. Всегда полный дом самых избранных гостей. Чего еще желать? О, ей, хозяйке, – ей тут работы без конца; но она на это не жалуется. Работа радостная и привычная. Сложное управление домом и хозяйством, оберегание покоя и удобств великого своего мужа, заботы и хлопоты о детях. Денег, конечно, никогда не хватает, – расходов так много! Но энергии у нее довольно. Она сама обшивает мужа и детей, сама издает сочинения мужа, – это гораздо выгоднее, чем продавать издателям. Тонет в корректурах, принимает подписку. Судится с мужиками: они так наглы, так бесцеремонно рубят ее лес; если не будет острастки, то скоро и парк начнут рубить. Мало того, что на расходы нужны деньги. Нужно еще обеспечить всех детей. А их очень много. Все они женаты, замужем. Каждому нужно по хорошему именьицу».

И вдруг Лев Толстой, центр этой стройной системы заявляет: ничего этого не нужно. Мало того – все это преступно. Нужно отказаться от неправедно нажитого богатства и начать жить трудами своих рук. «Все это, конечно, очень было бы хорошо и трогательно в романе, – продолжает В. Вересаев. – Но в жизни, в жизни! Одним махом собственными руками разрушить благополучие, создавшееся ими обоими в течение десятков лет». Что это, – блажь спятившего с ума человека, не понимающего, что он говорит? Однако Толстой был серьезен как никогда. И любящая жена превратилась в тигрицу: ей не до того, что о ней будут говорить биографы, не до уважения к своему великому мужу. Когда Толстой захотел осуществить свое намерение и раздать все свое добро, – рассказывал его биограф П. И. Бирюков, – «ему было категорически объявлено, что если он начнет раздавать имущество, то над ним будет учреждена опека за расточительность, вследствие психического расстройства».

Началась долгая, упорная, скрытая от чужих взглядов борьба. Софья Андреевна даже пыталась покончить с собой – она отправилась на станцию железной дороги Козловку-Засеку, чтоб лечь под поезд. Толстую случайно встретил возвращавшийся с прогулки муж ее сестры и сумел отговорить.

В другой раз управляющий Ясной Поляны поймал мужиков за кражей леса; их судили и присудили к шести неделям острога. Они пришли к Софье Андреевне просить о помиловании, но та ответила, что ничего не хочет и не может для них сделать. Лев Толстой требовал простить мужиков, но жена осталась непоколебима и отправила воров в острог.

Толстой категорически заявил жене, что видит для себя два выхода из создавшегося положения: либо отдать землю крестьянам и отказаться от имущества, либо уйти из дома. Первому Софья Андреевна упорно сопротивлялась. Оставался второй путь, – казалось бы, самый простой и для обеих сторон наиболее безболезненный. Но не так оказалось на деле.

17 июня 1884 года Толстой писал в дневнике: «Я хотел уйти совсем, но ее беременность заставила меня вернуться с половины дороги в Тулу». В декабре 1885 года Лев Николаевич объявил жене, что хочет развестись с ней и уехать в Париж или в Америку. «Начался крик, упреки, грубые слова, все хуже, хуже, – пишет она сестре. – Когда же он сказал, что «где ты, там воздух заражен», я велела принести сундук и стала укладываться. Прибежали дети, рев… Стал умолять остаться. Я осталась, но вдруг начались истерические рыдания, ужас просто, подумай, Левочка, и всего трясет и дергает от рыданий. Тут мне стало жаль его… Я все эти нервные взрывы, и мрачность, и бессонницу приписываю вегетарианству и непосильной физической работе… топлением печей, возкой воды и пр. он замучил себя до худобы и до нервного состояния».

И такие сцены разыгрывались все чаще. Уходу Толстого из дома Софья Андреевна противилась так же упорно, как раздаче имущества. Ему оставалось только тайное бегство свободного человека из собственного дома.

В 1897 году Толстой пытался бежать: сначала в Калугу, а оттуда – в Финляндию. Жене он оставил письмо: «Как индусы под шестьдесят лет уходят в лес, как всякому старому религиозному человеку хочется последние годы своей жизни посвятить Богу, а не шуткам, каламбурам, сплетням, теннису, так и мне, вступая в свой семидесятый год, всеми силами души хочется этого спокойствия, уединения, и хоть не полного согласия, но не кричащего разногласия своей жизни с своими верованиями, со своей совестью. Если бы открыто сделать это, были бы просьбы, осуждения, споры, жалобы, и я бы остался, может быть, и не исполнил бы своего решения, а оно должно быть исполнено. И потому, пожалуйста, простите меня, и в душе своей, главное, ты, Соня, отпусти меня добровольно, и не сетуй на меня, не осуждай меня. <…> Я не осуждаю тебя, а напротив, с любовью и благодарностью вспоминаю длинные 35 лет нашей жизни. Благодарю, и с любовью вспоминаю и буду вспоминать за то, что ты дала мне. Прощай, дорогая Соня. Любящий тебя Лев Толстой».