10 гениев литературы - Елена Кочемировская

Для Толстого Софья Андреевна оказалась идеальной женой и вполне удовлетворяла всем тем требованиям, которые он предъявлял к семейной жизни. Красавица, светски воспитанная (что тогда, по мнению Льва Николаевича, являлось необходимым условием); умелая, домовитая и энергичная хозяйка дома, всегда со связкой ключей на поясе, патриархально-семейственная, всю свою жизнь посвятившая мужу и детям. В ней он нашел не только друга, но и незаменимую помощницу во всех практических и литературных делах. Впрочем, С. А. Толстая нравилась не всем: «В ее жилах было мало славянской крови, а в характере – славянских черт, – писал Джеймс Мейвор. – Она проявляла крайнюю любезность и гостеприимство ко мне, однако я почувствовал в ней желание властвовать над другими». Ему вторил В. Розанов: «Мне казалось, что ей все хочет повиноваться или не может не повиноваться; она же и не может, и не хочет ничему повиноваться. Явно – умна, но несколько практическим умом. «Жена великого писателя с головы до ног», как Лир был «королем с головы до ног».

Она переписывала произведения Льва Толстого по семь раз, причем не окончательно договоренная мысль, недописанные слова и обороты под ее рукой часто получали ясное и определенное выражение – фактически она стала соавтором многих произведений писателя. Для Толстого наступил самый светлый период жизни – упоения личным счастьем, материального благосостояния, легко дающегося литературного творчества и славы, сначала всероссийской, а затем и всемирной.

Сбылось то, о чем Толстой мечтал в юности: «Мне хотелось, чтоб меня все знали и любили. Мне хотелось сказать свое имя, – и чтобы все были поражены этим известием, обступили меня и благодарили бы за что-нибудь». Так оно и случилось. Самые знаменитые люди считали за счастье послужить Толстому своим талантом. Однажды граф не смог попасть на концерт приехавшего в Москву Антона Рубинштейна и был этим очень огорчен. Пианист узнал об этом, приехал к Толстому и целый вечер играл ему. Лев Николаевич заинтересовался музыкой Чайковского, и тот специально для него одного устроил в консерватории концерт из своих произведений.

Восемнадцать лет счастливой семейной жизни были для Толстого временем наиболее продуктивного художественного творчества. За это время он написал «Войну и мир» и «Анну Каренину», не говоря о многих мелких рассказах. На рубеже второй эпохи литературной жизни Толстого стоят задуманные еще в 1852 и законченные в 1861–1862 годах «Казаки».

Но колоссальная работа по созданию этих произведений отняла только небольшую часть сил Толстого. То и дело он отрывался от этой работы; в 1863 году Лев Николаевич писал Фету: «Я живу в мире, столь далеком от литературы, что… первое чувство мое – удивление. Да кто же такой написал «Казаков» и «Поликушку»? Да и что рассуждать о них?.. Теперь как писать? Я в «юхванстве» опять по уши. У меня пчелы, и овцы, и новый сад, и винокурня».

Но при этом Толстой отнюдь не был эгоистом. Несчастья, свидетелем которого он становился, вызывали в нем горячий сочувственный отклик и потребность вмешаться. В 1866 году солдат расположенного близ Ясной Поляны полка дал пощечину своему командиру, изводившему его придирками, и был предан военно-полевому суду. Толстой выступил его защитником, сказал на суде горячую речь, но, конечно, ничего не добился. Солдат был приговорен к смертной казни и расстрелян.

В 1870-е годы Толстой работал над романом «Анна Каренина», который ознаменовал начало третьего этапа в жизни писателя. В этом романе уже нет упоения блаженством бытия; хотя еще звучат мажорные ноты в почти автобиографическом романе Левина и Кити, но появляется и горечь в изображении семейной жизни.

«Анну Каренину» постигла весьма странная участь: все отдавали дань удивления и восхищения техническому мастерству, с которым она написана, но никто не понял смысла романа. На тревогу Левина (альтер-эго самого Толстого) смотрели как на блажь, хотя душевное беспокойство, омрачавшее его счастье, свидетельствовало о начале кризиса в духовной жизни писателя.

Толстому шел шестой десяток лет. Уж теперь-то, казалось бы, жизнь вполне определилась – счастливая жизнь всемирно признанного художника. И как раз в это время в душе писателя произошел глубокий надлом, и все его существование потеряло смысл. Будучи в цвете сил и здоровья, он утратил всякую охоту наслаждаться достигнутым благополучием; ему стало «нечем жить». Его перестали интересовать материальные ценности, он стал говорить себе: «ну, хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии – 300 голов лошадей, а потом?»; равно как и литературная слава: «ну, хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, – ну и что ж!» Начиная думать о воспитании детей, он спрашивал себя: «зачем»; рассуждая «о том, как народ может достигнуть благосостояния», он «вдруг говорил себе: а мне что за дело?»

Естественным результатом кризиса была мысль о самоубийстве. «Я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкапами в своей комнате, где я каждый день бывал один, раздеваясь, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни. Я сам не знал чего я хочу: я боялся жизни, стремился прочь от нее и, между тем, чего-то еще надеялся от нее», – писал он в дневнике.

Чтобы найти ответ на измучившие его вопросы и сомнения, Толстой обратился к религии. Он стал вести беседы со священниками и монахами, ходил к старцам в Оптину пустынь, читал богословские трактаты, изучил древнегреческий и древнееврейский языки, чтобы в подлиннике изучить первоисточники христианского учения. Он присматривался к раскольникам, беседовал с молоканами, штундистами. С той же лихорадочностью искал смысл жизни в изучении философии и в знакомстве с результатами точных наук.

Фактически сознательная жизнь Толстого – если считать, что она началась в 18 лет, – разделилась на две равные половины по 32 года каждая, и вторая отличалась от первой, как день от ночи. В возрасте пятидесяти лет произошла радикальная смена нравственных основ жизни писателя: «То, что прежде казалось мне хорошо, показалось дурно, и то, что прежде казалось дурно, показалось хорошо. Со мной случилось то, что случается с человеком, который вышел за делом и вдруг дорогой решил, что дело это ему совсем не нужно, – и повернул домой. И все, что было справа, – стало слева, и все, что было слева, – стало справа».

Вторая половина жизни Л. Н. Толстого стала отрицанием первой. «Со мною, – писал он, – стало случаться что-то очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?»