Взбаламученное море - Алексей Писемский

Софи села и спросила себе кофе.

Бакланов сел около нее.

Проводник с серьезным видом начал толковать им:

— Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.

— Брюль? — переспросил Бакланов.

— Да, — отвечал немец: — но слава наша на земле — дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я…

Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.

Немец гордо пошел вперед.

Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.

— Софи! — шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: — ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!

— Да, — отвечала она.

— Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! — начал он восклицать с первого же шагу.

Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.

— Каков Караччи-то, каков? — кричал на всю залу Бакланов. Отойди вот туда, сядь вот тут! — говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: — смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?

— Вижу, — говорила Софи.

Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.

— Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! — сказала она.

— Ах, душа моя, нет! — сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.

— Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.

Софи заглянула на надпись.

— Нет, это Тициан подписано! — сказала она.

— Да, ну, они схожи в манере, — произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.

В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.

— А! — произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. — А! — повторил он. — Тебя что больше всего поразило?.. — прибавил он почти шопотом.

— Младенец, я уж и не знаю, что это такое! — отвечала Софи.

— А, младенец! — повторил Бакланов по-прежнему тихо: — да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?

— Божеский какой-то огонь в глазах.

— А ты видишь эти волоски сбившиеся… это они ведь на облаках плывут… это ветер их немножко раздул, — продолжал Бакланов.

— А вот она-то хороша!

— Она плывет… идет… она мать… она уничтожена, чувствует Бога на руках…

Софи продолжала смотреть.

— Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. — толковал ей Бакланов.

— Да, — подтверждала Софи.

Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.

— Ну! — сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.

— Пойдем! — отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.

2

Немецкий вечер и немецкий вечер

— Я не могу больше уж этого есть, — говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.

— Ужасно! — сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.

— Garcon! — крикнул Бакланов.

— Monsieur! — отозвался тот с шиком парижского гарсона.

— Возьми! — сказал Бакланов.

— Monsieur trouve que cela n'est pas bon?

— Напротив, совершенно bon, но es ist genug.

— Vous etes russische gentlemen! — произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.

Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.

— Вы тоже путешествуете? — сказал он.

— Да-с! — отвечал купец, боязно на него посмотрев.

— Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?

Купец обвел кругом себя глазами.

— По делам своим, — известно-с! — сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.

«И языки еще иностранные знает, скотина этакая!..» — подумал про себя Бакланов.

Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.

Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.

Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.

Бакланов заговорил с ними.

— Вы, вероятно, тоже иностранка?

— О, нет, мы саксонки! — отвечали обе девушки в один раз и с заметным удовольствием.

— И осматриваете древности?.. Делает честь вашему патриотическому чувству!

— О, да, мы должны все осмотреть, — крикнули девушки.

Бакланову показались они очень глупы, и он прекратил с ними беседу.

Прошло четверо офицеров, эффектно постукивая саблями, в нафабренных усах и в вымытых замшевых перчатках.

— Посмотри, как эти господа похожи на аптекарей! — сказал он Софи.

— Да! И точно, знаешь, не настоящие офицеры, а для театра только принарядились!

Заиграла музыка, и музыкальная немецкая душа почувствовалась в каждой флейте, кларнете, в какой-нибудь второстепенной валторне.

Бакланов все это время поколачивал ногой и мотал в такт головой.

Софи опять почему-то взгрустнулось, и стала ей припоминаться прошлая жизнь.

В антрактах публика пила кофе, пиво, ела мороженое, а кто и ростбиф: немцы могут есть во всякое время и что вам угодно!

Путешественники наши наконец утомились.

— Домой! — сказала Софи, приподымаясь.

— Allons! — произнес Бакланов.

Возвратившись в отель, где занимали два номера рядом, они сейчас же разошлись по своим комнатам, разделись и улеглись, но вскоре стали переговариваться между собой.

— Как чудно сегодня день провели! — заговорил Бакланов первый.

— Да! — отвечала Софи.

— Завтра, — продолжал он: — как встану, отправлюсь в картинную галлерею и уж стану серьезно изучать ее.

— А я, — подхватила Софи: — пойду гулять: я заметила прелестное место в саду.

— Сойдемся мы, значит, на Брюлевской террасе часам к двум?

— Да, — подтвердила Софи.

3

Другой день в Дрездене

Поутру Софи отправилась на прогулку гораздо позднее Бакланова. Он еще часов в десять, проходя мимо ее номера, торопливо крикнул ей:

— Ну, я иду!

— Ступайте! — сказала ему Софи. Из отеля она потом вышла какою-то несколько таинственною и робкою походкой.

— Ayez la complaisance, monsieur, de me dire ou est la poste? — обратилась она к одному человеку.

Тот сделал какую-то мину из лица, развел руками и прошел мимо.

Софи сконфузилась и обратилась в более уже пожилому мужчине (по белому галстуху она догадалась, что это должен быть пастор).

— Montrez-moi votre lettre! — сказал ей тот почти строгим голосом.

Софи робко подала ему письмо.

— A Petersbourg, monsieur Petzoloff! — произнес вслух немец.

Софи все это время обертывалась, как бы боясь, чтобы не подслушал кто.

— Voila! — произнес пастор и тут же опустил письмо в прибитый перед самыми их глазами ящик.

Софи поблагодарила его милым наклонением головы и прошла в сад.

Сначала она села на одну из лавочек, с целью помечтать.

Помечтала и пошла потом ходить.

Походила, остановилась и с большим вниманием посмотрела на один из открывавшихся видов.

Снова села.

Скука ясно была видна на ее лице.

Она встала и пошла из сада по улице, остановилась перед одною церковью, полюбовалась и хотела-было внутрь зайти, но заперто!

Сойдя со ступеней храма, она вошла не то в лавочку, не то в аптеку, купила там мыла и духов; но, отойдя немного от лавочки и понюхав духи, бросила их на тротуар: такие они были гадкие!

Далее она решительно не знала, что с собой делать, и возвратилась на Брюлевскую террасу.

Всего еще было 12 часов.

Через полчаса, впрочем, явился туда и Бакланов, запыленный и усталый.

Он поутру прямо и проворно прошел в галлерею; в двух комнатах останавливался перед каждою картиной, справляясь с каталогом, делал глубокомысленную мину, записывал у себя что-то такое в книжке; в третьей начал он хвататься за голову; с каталогом уж более не справлялся, и наконец следующие комнаты прошел совершенно быстро и сел против Мадонны. Потом вдруг вскочил, как бы вспомнив что-то, и вышел снова в прежние комнаты, снова начал останавливаться перед каждою картиной, записывать в памятную книжку… Между тем у него во рту стало становиться сухо и поламывало ноги. Не давая себе хорошенько отчета, он пошел, пошел и совсем вышел из галлереи.

Но на террасу ему совестно было итти. Он решился пройтись по улицам и, не желая встретиться с Софи, бродил по самым глухим переулкам; а тут, как нарочно, поднялся ветер, который дул ему в глаза и рот, так что Бакланов беспрестанно отплевывался и уж самым скорым шагом отправился на террасу.