Испивший тьмы - Замиль Ахтар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему хоть что-то из этого должно меня интересовать? – Она говорила так устало и мрачно. – Почему какая-то прошлая жизнь должна так много значить для того, кто мы есть и где мы сейчас?
– Потому что души никогда не умирают, Алия. Каждая душа вечна. Смерть плоти – только одна из многих. В конце, когда пройдут все эпохи, нам придется куда-то уйти, и лучше уж туда, обратно на остров, чем внутрь того существа, которое вылупится из яйца.
– Тогда почему нашим семьям нельзя пойти с нами? Почему я не могу взять с собой братьев, сестер и кузенов? Почему ты не можешь взять Ану? Из-за того, что не можешь заставить себя полюбить ее, да? И потому что ты сжег ей лицо?
– Они не могут пойти с нами. Им суждено яйцо.
– Но как это возможно, если их души возвращаются в Колесо?
– Потому что яйцо заберет души, оказавшиеся в Колесе. Мы можем лишь постараться, чтобы нас самих не забрали.
– Колесо. Яйцо. Души. – Она судорожно вздохнула. – Ты, похоже, изобрел свою странную религию. Как ты можешь быть в этом так уверен?
– Из-за человека, спускавшегося с пирамиды. Из-за того, что он мне сказал.
– А откуда ты знаешь, что он сказал тебе правду?
– Потому что я его знаю.
– Как ты мог его знать?
– Потому что тем человеком, спускавшимся с пирамиды, был я.
Ее глаза округлились от ужаса.
– Это был я и в то же время не я. Он из копии нашего мира, но со странными отличиями. И он рассказал мне все. А вернее, я сам рассказал себе все. Рассказал, где найти Дворец костей и что это в конечном итоге приведет меня к Вратам. Я сказал самому себе, что должен делать. Я даже сказал себе, что когда-нибудь стану патриархом великой церкви и что использую это для поиска Врат. – Мне тоже хотелось глотнуть немного вина, но Алия не была настолько гостеприимна. – Величайшая ирония в том, что я стал этосианским священником, потому что не поверил во все это. Не хотел верить, что мое будущее уже решено. Я хотел избежать судьбы и поэтому отрицал ее. Убеждал себя, что мои воспоминания об острове были посланы Падшим ангелом. – Я так много говорил, и мой рот был словно забит песком. – И во имя Архангела я совершил так много зла. Зла, которое никогда не смыть.
Я упал на колени и коснулся лбом камня.
– Почему ты мне кланяешься?
– Я хочу, чтобы все они простили меня. Все, кому я причинил боль во имя Архангела. Все, кому причинил боль, чтобы избежать своей судьбы.
– Так проси их, а не меня. Комната Аны вверх по лестнице, правда, тебе придется пройти мимо охраняющего ее паладина.
– Нет на свете такого щедрого сердца, что простило бы меня за то, что я с ней сделал. Да и не должно быть.
– Если так, почему же она пыталась?
– Пыталась?
– Дома, в Тетисе. Ана пыталась быть к тебе доброй. Она знала, что тебе не нравится сыр, и просила у меня рецепты блюд без него. Ты так слеп, что не видел этого? Сердце некоторых людей больше, чем способно представить твое слабое воображение.
– Нет. Это была уловка. Она хотела завоевать мое расположение, чтобы я даровал ей свободу. Этим играм она научилась у своей умной матери.
– Это не было игрой. Ты так отравлен цинизмом, что, даже если бы сама Цессиэль дала тебе букет цветов, подумал бы, что в нем спрятан нож. – Алия встала рядом со мной. – Теперь я понимаю. Это не Ана не может тебя простить, это ты не можешь простить сам себя. И ты видишь в ней, бедной девочке, свою ненависть к себе самому. Но даже она не способна ненавидеть тебя так сильно, как ты ненавидишь себя.
– Некоторые люди заслуживают ненависти.
– Если думаешь получить от меня хоть глоток сочувствия, потому что так жалеешь себя, ты глупец. Если хочешь прощения, тебе нужно положить что-то на другую чашу весов. Сделать то, что уравновесит шрамы Аны и ее разрушенную тобой жизнь.
Я смотрел на Алию, оставаясь у ее ног на полу.
– Что способно перевесить такое?
Она смотрела на меня сверху вниз, как королева на нищего.
– Ты разрушил ее жизнь, но еще можешь спасти ее душу. Если ты действительно хочешь прощения, тогда должен спасти и ее от яйца.
– Черви! – раздалось снаружи. – Черви в крепости!
Я поднялся:
– Запри дверь и никого не впускай.
Алия кивнула, так широко открыв глаза, что я испугался, как бы они не выпрыгнули.
Я сбежал по лестнице вниз, во двор, а потом к ярко горящей стене огня, дым которой стелился вокруг, как туман.
Я увидел Бала и Тревора, направлявших оружие на стоящих у стены огня паладинов – только в том углу огня не было. Кто-то или забыл его поддержать, или намеренно погасил.
На земле лежало три тела. Вокруг них, как змеи, извивались черви. У стоявшего с ними рядом черви лезли из глаз прямо в нос.
Пока Бал, не шевелясь, просто держал аркебузу, рот того человека открылся, как будто его вот-вот вырвет.
Я выхватил оружие, прицелился в зараженного паладина и спустил курок. Голова разорвалась, черви разлетелись вместе с мозгом.
– Принеси огня! – велел я. В ушах так звенело, что я едва слышал свой голос.
Бал кивнул, оглушительный выстрел вывел его из транса.
Червь скользил по камню к моим ногам. Я попытался раздавить его прикладом аркебузы, но он увернулся и прыгнул мне на ногу. Тревор бросился вперед и одним взмахом клинка перерубил его пополам – его смертный крик был как вопль младенца.
Теперь черви бросились к четырем паладинам, подошедшим на громкие крики, но оглядывавшимся, не подозревая, что черви уже возле их ног. Прежде чем черви успели напасть, я выстрелил первому паладину в лицо, и тот рухнул наземь. Червей интересовали только живые, и они перелезли через труп ко второму.
Он попробовал размозжить одного копьем, но то были умные черви – они знали, как отвести склизкие тела от ударов. Червь рванул вперед, подпрыгнул и вцепился паладину в ногу. Мне нужно было перезарядить аркебузу, но я никак не успел бы.
Червь блестящими зубами прокусил дыру в бедре паладина. Спустя несколько секунд черви хлынули из его рта, глаз и живота. Прямо на глазах они увеличивались в размер
