Семья Мускат - Исаак Башевис-Зингер

Перед самым Пуримом полк Асы-Гешла перебросили на передовую. Генерал Селиванов осаждал Пжемысл. Австрийцы пытались прорвать окружение, и необходимо было перекрыть все ведущие из города пути. Дорога на фронт была Асе-Гешлу хорошо знакома — она проходила по берегу реки Сан. Целых три дня ему удалось пробыть в городе своей юности, в Малом Тересполе. В дом его деда въехал мясник. Во дворе стояла деревянная бадья, в которой обваривали кипятком зарезанных свиней. В молельном доме хранилось теперь зерно. В тот день, когда Аса-Гешл вошел в Малый Тересполь, в ритуальной бане затопили печи — в нее шли мыться поляки. Странно было видеть Малый Тересполь без евреев.

В Билгорае, где Аса-Гешл провел целый день, была эпидемия. Дети умирали от кори, коклюша, скарлатины. Домашние хозяйки бегали в молельный дом поплакать у Ковчега с Торой и зажечь свечи во спасение больных детей. Набожные женщины мерили свечами могилы на кладбище. Аса-Гешл навестил билгорайского раввина, своего дальнего родственника по дедовской линии. Жена раввина тепло приняла его и сытно накормила. Хотя до раввина дошли слухи, что Аса-Гешл сошел с пути праведного, он сразу же завел с ним разговор о Талмуде. Женщины, пришедшие к раввину решать свои ритуальные проблемы, с изумлением наблюдали за тем, как их раввин беседует о мудрости Талмуда с солдатом. В комнату прибежали правнуки раввина — померили солдатскую фуражку, ремень и штык. Чтобы Аса-Гешл не брал на себя грех, расхаживая с непокрытой головой, раввин дал ему одну из своих ермолок. Местечко было забито солдатами, подводами со снаряжением, кавалерийскими частями — раввин же часами раздумывал над трудной цитатой из Маймонида.

Когда полк находился где-то между Билгораем и Тарногродом, начался жуткий ливень. Подводы очень скоро завязли в грязи. Лошади спотыкались и падали, ломая ноги, и их приходилось пристреливать. Лошадиная кровь смешивалась с ручейками дождевой воды. Над павшими животными, выклевывая им глаза, слетались вороны. Где-то впереди произошел затор, и задние ряды ждали, пока придут в движение передние. Воспользовавшись задержкой, солдаты выбегали в поле справить нужду. Армейские повара разворачивали походные кухни. Кто-то разжег костер, но дождь его быстро загасил. Голодные и усталые солдаты ворчали и ругались. Офицеры, объезжая ряды солдат, что-то злобно кричали и размахивали нагайками. Снова и снова поступали приказы продолжать движение, однако через несколько метров останавливаться приходилось вновь. Аса-Гешл, с полной выправкой, с винтовкой на плече и с болтающейся на поясе флягой, перепоясанный патронами, застыл на месте, вглядываясь в сгустившийся туман. Он промок до нитки, в сапогах хлюпала вода. Он устал, оброс щетиной, его бил озноб. Стоявший рядом рыжий солдат, сапожник из Люблина, непрерывно ругался:

— Чертов царь! Пропади он пропадом! Им только войну подавай, капиталистическим свиньям!

— Эй ты, жид! Что ты там такое несешь на своем проклятом наречье? — крикнул младший капрал. — Правительство оскорбляешь?

— Да черт с ним!

— Погодите, пархатые, все пойдете под трибунал.

В Тарногроде казарм не было, и солдат расселили по еврейским домам. День был рыночный. Солдаты били глиняные горшки и миски, выставленные лоточниками перед своими лавками, переворачивали лотки и даже пытались грабить магазины. Почти все лошади в округе были уже реквизированы, оставить разрешили лишь тех, у кого было на шкуре клеймо. Но войскам лошадей не хватало, и их стали забирать у крестьян. Те сопротивлялись, пытались удержать животных за хвосты, унтер-офицеры били крестьян прикладами, совали владельцам лошадей какие-то бумаги, деньги, но крестьяне с негодованием их выбрасывали: «Воры! Разбойники! Убийцы! Пойдите подотритесь своими деньгами!»

Женщины рыдали. Мужчины сквернословили. Высокий крестьянин в овечьем тулупе и в сапогах с деревянными подошвами схватил топор и замахнулся на сержанта. Его скрутили, связали и увели в городскую тюрьму. За ним, размахивая кулаками и истошно крича, бежала его жена. Солдат ударил ее сапогом в живот, и она упала в грязь.

Был четверг. Из-за сильного дождя войска на выходные остановились в местечке. Полковник распорядился, чтобы еврейские булочники испекли в субботу партию хлеба. Булочники пришли в ужас, ведь им предстояло осквернить субботу, однако офицер пригрозил, что, если они откажутся, он перевешает всех до одного. Раввин рассудил, что в создавшемся положении закон субботы может быть нарушен, и пекарям пришлось в пятницу вечером разжечь печи. Кое-кому из старух решение раввина не понравилось, они угрожали местечку чумой и прочими напастями. На Шабес Аса-Гешл отправился в молельный дом. Для солдат-евреев был накрыт стол. Девушки подавали тушеное мясо, свежий белый хлеб и картофельный пудинг. Один из солдат, невысокий парень, певший у себя в местечке в синагогальном хоре, затянул субботние песни:

Как счастлив твой отдых, Суббота!Мы спешим тебе навстречу, Невеста-Суббота.Для всех, кто радуется тебе,Награда будет велика;Из родовых мук МессииВознесутся они в рай.

На следующий день после Шабеса полк двинулся в сторону Галиции. Там, на территории противника, русские действовали с особой жестокостью. Самых крупных домовладельцев брали в заложники и отправляли в Сибирь. Офицеры потворствовали грабежам. Христианское население Галиции вместе со своими священниками встречали русских, которых называли «братьями», хлебом и водой, распятиями и иконами. Поляки жили в основном в деревнях. Больше всего доставалось евреям. Казаки надевали меховые шапки хасидов, украшенные, по обычаю, тринадцатью соболями, накидывали себе на плечи шелковые и атласные одеяния. Молельные дома превращались в конюшни. Священные книги втаптывались в грязь. Еврейских мальчиков гнали на принудительные работы. Многие раввины и богатые евреи успели убежать в Вену или в Венгрию. Галицийские евреи, которые не привыкли к преследованиям и являлись горячими патриотами императора Франца-Иосифа, утешали себя лишь одним: «москалей» быстро разобьют и погонят обратно в Санкт-Петербург. Знаменитый белзский ребе даже отыскал в Зогаре указание на то, что русский завоеватель есть не кто иной, как Гог и Магог.

Двадцать второго марта австрийский командующий гарнизона крепости Пжемысл сдался после осады, продолжавшейся немногим меньше четырех месяцев. Более ста тысяч человек были взяты в плен. Победу праздновала вся Россия. Полк Асы-Гешла был расквартирован в Пжемысле; солдаты охраняли военнопленных, среди которых были и мадьярские гусары в красных штанах, и польские уланы в киверах с перьями, и чешские драгуны в медных касках, и боснийские мусульмане в фесках. На ногах у солдат вместо сапог были ботинки. На каких только языках они не говорили: на польском, боснийском, чешском, идише. Русские покатывались со смеху: «Босоногая армия! Бабы в мундирах!»

После Пейсаха дивизию Асы-Гешла направили на юг, в Карпаты. Дорога на Санок была забита солдатами. Им навстречу тянулись подводы с ранеными. Зеленели засеянные озимыми поля. Перед Швуэсом небо было залито уже по-весеннему жарким солнцем. Над головой, словно водя хоровод, кружили аисты, гудели пчелы, стрекотали сверчки. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, распускались цветы — белые, желтые, пятнистые, в полоску, украшенные лепестками и султанами. Даже гром канонады не мог полностью заглушить кваканье лягушек в болотах. Крестьянки выбегали на дорогу и во все глаза разглядывали войска противника. Неподалеку от деревни наскоро построили виселицу и повесили крестьянина, которого приняли за шпиона. Его голые ноги раскачивались над канавой. Вокруг меховой шапки кружила бабочка.

Солдаты шли в ногу, отбивая шаг, на солнце, ощетинившись, блестели штыки. Возглавляли шествие трубачи и барабанщики, пехотинцы затянули песню про девчонок, которые пошли в лес по грибы.

Аса-Гешл шел в ногу, как и все, но петь ему не хотелось. Слава Богу, кончилась казарменная скука, в походе он имел возможность оставаться наедине со своими мыслями. Сейчас, под стук кованых сапог и полковую музыку, он размышлял про Спинозу и Дарвина. Есть ли между ними что-то общее? Как сочетается пантеистическая статика с Гераклитовой динамикой?

— Эй ты, жид, не наступай мне на пятки!

— Не видишь, он в штаны наложил.

Аса-Гешл еле сдержался. У солдата, шедшего справа от него, были огромные кулаки, и он явно нарывался на драку. Он постоянно поправлял Асу-Гешла, когда тот говорил по-русски, твердил, что в ногу он идти не умеет, носить винтовку — тоже. Он все время просовывал руку Асе-Гешлу под ремень — болтается, дескать, или же отпускал шуточки насчет книги, которую Аса-Гешл носил в ранце. По какой-то неизвестной причине этот крестьянский парень из деревни под Владовом стал его врагом. Его маленькие, водянистые глазки, приплюснутый нос с широкими ноздрями, длинные, как у лошади, выступающие вперед зубы — все дышало лютой ненавистью к Асе-Гешлу. У Асы-Гешла не оставалось ни малейших сомнений: окажись этот парень наедине с ним где-нибудь в лесу, и он бы, не колеблясь, его пристрелил. Но почему? Что он сделал ему плохого? Чем досадили ему евреи, что он проклинает их на все лады? Если ненависть хорошей быть не может, почему тогда ее создал Бог? Ах, к чему все эти мысли! Бог держит Свои тайны в секрете, и раскрыть их не дано никому. Вопрос в другом — что делать? Бороться за свою жизнь? Служить царю? Дезертировать? Зачем ему, Асе-Гешлу, понадобилось завоевывать Венгрию?