Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Зиммель

— Помните, что вы говорите о моей матери!

— Разумеется, о ней, господин Мансфельд. Так вот: после одного из таких рецидивов она может впасть в такое состояние, которое относится уже не к нашей компетенции.

— Уже не к вашей компетенции?

— Мне кажется, вы не представляете всей тяжести заболевания. Если произойдет та катастрофа, о которой только что шла речь, я уже не смогу взять на себя ответственность за то, чтобы уважаемая госпожа оставалась здесь. Мне придется ее…

— Перевести в учреждение закрытого типа?

— Именно, господин Мансфельд. Не смотрите на меня так. Я же ведь сказал, что считаю эту возможность маловероятной! Ее можно и вовсе исключить, если пойти на то, чтобы оградить уважаемую госпожу от каких бы то ни было волнений внешнего мира, оставив ее у нас.

— Навсегда?

— Навсегда.

— Вы имеете в виду: до самой смерти!

— Я имею в виду… Господин Мансфельд, с вами нельзя нормально разговаривать! Вы так агрессивны! Что с вами? Поглядите, как счастлива ваша мать, когда она одна со своими зверями.

— Особенно с галкой.

— Сожалею, но мое время ограниченно. Кстати, ваш отец подходит к этому разумно и полностью разделяет мою точку зрения. Всего хорошего.

И он разворачивается и уходит.

Там в здании клиники начинают петь песню: «Росточек розы нежной из корешка пробился…»

Это мне знакомо. Сейчас двери всех комнат распахнуты, сестры ходят по этажам, кладут на столы в комнатах пациентов еловые ветви и зажигают свечи.

«…как пели нам об этом старики…»

Мать поднимается. Каждому животному в отдельности желает спокойной ночи. Она радостно улыбается, словно маленький ребенок:

— Когда ты окончишь школу, Оливер, мы возьмем с собой всех зверей, вернемся в нашу виллу у Бетховенского парка и прекрасно заживем! Я же богатая женщина! Миллионерша! Только представь себе, Оливер! Когда ты вернешься из интерната, у нас с тобой будет все! Фабрики! Миллионы! А эту Лиззи посадят.

Фабрики? Миллионы? Бедная, бедная мама. У нее есть свой собственный счет в Люксембурге. Сколько на нем денег? Я не знаю. Время от времени она присылает мне деньги — например, для оплаты векселя. Но фабрики? Миллионы? На них наложила свои чистенькие лапки моя обожаемая тетя Лиззи — та, что командует моим папашей. Эта парочка знает, что творит. Бедная, бедная мама: напрасно я обидел профессора!

— Мама, пойми…

— Что еще? Все будет по закону! Я долго говорила об этом с господином доктором Валлингом.

— Кто такой?

Мать хихикает.

— Знаешь, когда я сюда приехала, мне не понравилась моя комната. Она была без балкона, и птицы…

— Понимаю.

— Но соседняя комната была с балконом. И вообще она была намного лучше и больше. В этой комнате жил господин доктор Валлинг. Адвокат. Великолепный человек! Представь себе: когда я приехала сюда, он как раз умирал.

— Умирал?

— Конечно, детка. В клинике умирает много людей. Они умирают в каждом нормальном доме. Почему тогда им не умирать и здесь? Добрые сестры, которые мне рассказали, что он при смерти, обещали мне: «Сразу, как только он умрет, вы получите его комнату!» — Мать снова хихикает. — Конечно, я каждое утро осведомлялась, умер ли он уже. Я не знала этого человека! Мне нужна была только его комната, так?

— Ну и что?

— Меня, конечно, каждое утро хотели обрадовать! «Его дела плохи, госпожа Мансфельд. У него высокая температура, госпожа Мансфельд. Он попросил позвать священника!» И так далее. Когда он… — Мать смеется —…когда он в четвертый раз потребовал священника, чтобы получить соборование, мне это показалось странным.

— Немудрено.

Она гладит оленя, который все еще стоит у кормушки. Я обнимаю ее за плечи и веду, поддерживая, чтобы она не упала от слабости, с ужасом осязая сквозь пальто исхудавшее, как скелет, тело.

— На следующий день комната все еще не освободилась. Я устраиваю скандал! Добрая сестра говорит: «Господин доктор Валлинг умер сегодня ночью, нам нужно там еще прибраться. — Мать поскальзывается, и я еле успеваю удержать ее. — И что же? Три часа спустя я слышу, как мертвый кашляет.

— Мертвый?

— Так называемый мертвый! Через стену! Он и до этого все время кашлял, понимаешь? Ну тут уж я устроила скандал! Да еще какой! Разве это не подло? Я спросила: «Как может доктор кашлять, если он умер? Вы что, меня сумасшедшей считаете? Думаете, мне можно наплести что угодно?» Господину профессору было страшно неудобно…

Мы подходим к клинике, в окнах которой горит множество огоньков.

— Скажи, Оливер, почему они все поют?

— Сегодня Рождество, мама.

— В этом году Рождество немного опоздало, правда?

— Нет, мама.

— Но обычно в это время были крокусы и фиалки…

— Ты хотела рассказать историю с доктором Валлингом. Чем все закончилось?

— Ох, да! Так вот, представь: день спустя — я как раз пила чай — раздается стук и ко мне входит незнакомый господин.

— Доктор Валлинг?

— Да, это был он. Обаятельнейший человек! Я должна вас познакомить! «Милостивая государыня, — сразу же обратился он ко мне, — я слышал о неприятностях, которые я вам вот уже некоторое время доставляю. Только не возражайте! Поскольку я не могу заранее сказать, когда я умру, и вообще произойдет ли это в ближайшем будущем, я настаиваю, чтобы мы сегодня же поменялись комнатами».

— И ты согласилась?

— Конечно! А ты бы — нет?

Матери тяжело подниматься по лестнице. У нее еще что-то с ногами. Перед нами лестница в парке. Я поднимаю мать и несу. Она легкая, как ребенок, и хихикает, как маленькая девочка.

Начинают звонить церковные колокола.

— И ты подумай только, господин доктор Валлинг выздоровел! Он совсем здоров! У нас, стариков… я имею в виду: у нас, людей старшего поколения… еще удивительные жизненные силы. Например, у доктора Валлинга и меня. Погляди на меня: разве я выгляжу хоть чуть-чуть старше, чем на сорок?

— Нет, мама.

— Он абсолютно одинок на этом свете, понимаешь? Умнейший человек, какого нечасто встретишь. Тебе надо с ним познакомиться, потому что… — Она запинается.

— Что?

— Только не смейся!

— Ну, что ты!

Мы подошли к дому.

Она шепчет:

— Я разведусь и выйду замуж за доктора Валлинга! Если он тебе понравится, конечно. А он тебе обязательно понравится! У него большое состояние. Мы будем по-настоящему богатыми людьми… Где те орехи, что еще остались?

— Вот.

Она выхватывает у меня пакетик и с жадностью разглядывает его. В какое-то мгновение она напоминает злую ведьму. Но потом снова ангельски улыбается.

— Спокойной ночи, Оливер. Завтра ты снова придешь?

— До завтра. Спокойной ночи, мама, — вяло говорю я, слушая колокольный звон и пение.

— Знаешь, милый, мне необходимо еще сегодня переговорить с доктором Валлингом. О помещении капитала. Он ждет меня.

Она прикасается губами к моей щеке, посылает мне своей бесплотной рукой еще один воздушный поцелуй и семенит прочь. Я вижу, как в холле с ней здоровается профессор, который затем выходит на улицу.

— А, господин Мансфельд. — Доктор оглаживает свою седую бороду розовыми пальцами, он в хорошем расположении духа, от его раздраженности не осталось и следа. — Ну, как выглядит ваша мама, разве не великолепно? Теперь-то вы наконец убедились, что она чувствует себя у нас хорошо?

Удрученный, я стою и отвечаю:

— Конечно, конечно. И прежде чем рисковать новым рецидивом…

— Правильно!

— Кроме того, у нее здесь есть доктор Валлинг.

— Кто?

— Адвокат! Она сейчас как раз направилась к нему. Она его явно очень высоко ценит.

— Мой бедный юный друг… Вот теперь-то вы окончательно можете убедиться, насколько я прав.

— Ничего не понимаю.

— Доктор Валлинг умер на следующий день после того, как к нам поступила ваша мама.

2

— Monsier Mansfeld?

— Oui.

— Un moment, s'il vous plait…[147]

Затем я слышу голос Верены:

— Милый! У меня опять есть возможность поговорить с тобой, хоть и совсем немного. Разве это не здорово?

Я лежу в своем гостиничном номере на кровати. В телефонной трубке треск и шорохи, влезают чужие разговоры. Восемь часов вечера.

— Очень здорово. Но каким образом…

— Нас пригласили в гости. Муж выехал пораньше, чтобы захватить еще одну супружескую пару, англичан. Они живут далеко и не ориентируются здесь. А ты что делаешь?

— Сижу у себя в гостинице.

— Что? Я не слышу.

— Сижу в гостинице.

— Ничего не понимаю! Алло… алло..! Оливер… Ты меня слышишь?

— Слышу нормально.

— Что? Что ты сказал? Ах, а я так радовалась…

— Мне так жаль, Верена. Клади трубку. Ничего не поделаешь.

— Может быть, ты хоть послушаешь, что я тебе скажу…