Крейсерова соната - Александр Проханов

– Скорее всего, это сбой приемо-передающих антенн в ваших оккультных лабораториях. Однако несколько раз и мне казалось, что установленное нами в Москве экстрасенсорное поле в некоторых местах начинает искривляться или даже совсем пропадает. Я предпринял индивидуальные исследования с помощью магической призмы, однако не обнаружил ничего, что внушало бы мне беспокойство.

– Но причины для беспокойства остаются. Я буду просить вас о проведении специального мероприятия по выявлению возможного праведника. Вы должны затеять перепись населения. Ваши агенты из спецслужбы «Блюдущие вместе» под видом переписчиков должны проникнуть в каждый дом. Собирая данные о гражданах, они должны тайно проверять их на «эликсир злодейства». Капсулы с этим мутным раствором лимфы Мадлен Олбрайт уже доставлены в Москву и будут розданы вашим людям. В обычном случае жидкость остается мутной. В случае праведника она тут же светлеет и становится прозрачней слезы ребенка. Я надеюсь, что перепись будет начата в ближайшие дни. – Эти последние слова Томас Доу произнес голосом капрала американской морской пехоты, посылающего своих подчиненных на штурм дворца Хусейна. Модельер и не думал возражать.

За окном «стекляшки» шел человек. Он был высокого роста, с открытым синеглазым лицом, на котором виднелись следы ожогов. В руке он держал детский рисунок, на котором ловцы птиц дули в свистки, заманивая в тенета разноцветных фазанов. Томас Доу, глотая очередной пельмень, взглянул на прохожего. Пельмень застрял в прозрачном ребристом пищеводе. Маг посинел, стал кашлять, давился, погибал от удушья. Модельер что есть силы дубасил его в спину, пока пельмень не проскочил в желудок, взорвавшись фиолетовым пламенем.

С утра вокруг собора шли приготовления. Спецслужба «Блюдущие вместе» направила в храм агентов с собаками, и те исследовали помещение на предмет взрывных устройств. Территория вокруг собора была взята в оцепление, на соседних крышах разместились снайперы, а в окрестных переулках и улочках расхаживали агенты, замаскированные под бомжей и зевак.

Несколько монахов в черных подрясниках, опоясанных ремнями, вышли с двустволками и стали стрелять голубей и ворон, которые, прельщаясь позолотой, обклевывали купола, доводя их до облысения. Монахи ловко вскидывали ружья, палили вверх, ослепляемые блеском великолепных глав, и оттуда, как из солнца, выпадали подбитые птицы. Иные плюхались оземь растрепанными комьями, и их собирали в мешки. Другие, раненные, начинали скакать, растворяя клювы, волоча окровавленные крылья, а монахи гоняли их палками.

К началу службы стала съезжаться паства. Ко входу подкатывали роскошные лимузины. Из салонов с гордыми головами поднимались именитые москвичи, прославленные в богатствах миллиардеры, члены Кабинета, эстрадные и театральные знаменитости, украшенные позументами военные, депутаты Думы. Было несколько азербайджанцев, владевших московскими магазинами и фабриками, не замеченных прежде в христианских богослужениях. Пожаловал хозяин всех московских ювелирных магазинов и лавок, ликом грек, именовавший себя посланцем Византии. Были и те, кто имел репутацию безбожников и атеистов, как, например, держатель самого крупного в Москве казино под названием «Пурпурный дракон» и владелец гигантского мебельного магазина «Три кашалота», размером превосходящего златоглавый собор. Раскланивались как старые знакомые, обменивались рукопожатиями и еще едва заметными отличительными знаками – слегка приподнимали одну ногу, складывая губы ромбиком, прикладывая ладонь к низу живота.

Собор был полон голубовато-белого солнца, в котором величаво золотился тяжелый резной иконостас, вознесенный под самые своды, увитый виноградными лозами, райскими плодами, с бесконечными арками, в которых, среди райских кущ, пламенели ангельские крылья, золотились нимбы, взирали строгие лики. Повсюду жарко и трепетно горели свечи, пылали лампады, слышалось на хорах негромкое, рокочущее многоголосье. Все было как обычно во время праздничных, собиравших пол-Москвы богослужений. И лишь зоркий глаз мог заметить странную туманность воздуха, как во время лесных гарей, отчего белые стены с фресками казались чуть пепельными, сами же фрески и лики чуть размытыми, двоящимися. В пламени горящих свечей среди золотого и чистого блеска вдруг вспыхивала злая зеленая искра, как если бы перегорал медный провод. А из лампад на короткое время вдруг начинал валить густой дым, как если бы загорался кусок автомобильной резины. Хор пел негромко, чудесно, с волнующими переливами голосов, но если вслушаться, то вдруг начинали мерещиться звуки африканских ритуальных мелодий и отчетливо различались удары бубна.

Прихожане, переступая порог, крестились, иные, как депутаты Государственной думы, привычно и ловко, отбивая поклоны, иные, как политологи и телеведущие, с великим трудом, как если бы у них вместо рук были механические немецкие протезы. Кто-то, как, например, посланец Византии, не доносил щепоть от одного плеча до другого. Кто-то, подобно торговцу мебелью, и вовсе осенял себя странной геометрической фигурой, шесть раз прикасаясь к разным, не всегда приличным частям тела.

При входе все обзаводились свечами, расплачиваясь за них пачками долларов или евро. Кое-кто предъявлял чековую книжку, и служка с косичкой и золотой серьгой в ноздре заносил суммы платежей в компьютер. Свечи, которыми обзаводились прихожане, напоминали серебряные жезлы, увитые лентами. Никто не торопился их возжигать, но держал, как держат маршальский или милицейский жезл.

Негромко переговаривались, обмениваясь последними новостями.

– Цены на нефть полезли вверх, господа, как только авианосец «Авраам Линкольн» подошел к берегам Ирана… Господи, не дай обрушиться индексу Доу-Джонса еще на пять пунктов!..

– Ежели кому угодно обновить меблировку в спальне, извещаю: прибыли итальянские кровати из ливанского кедра, с воздушным обдувом и электрообогревом, фасона «Царица Савская», которые намного превосходят предшествующую модель «Софья Ковалевская»…

– В Госдуме, по приказу главного эпидемиолога, проводили диспансеризацию и выявили, что обе женщины вице-спикеры на поверку оказались мужиками, которые тут же стали лгать, что лишь недавно, по требованию электората, сменили пол…

– Как бы нам помирить Арнольда Исааковича из «Альфа-групп» с Исааком Арнольдовичем из «Гута-банка». А то ведь общее дело страдает, и дети их сиротами могут остаться…

– Мы подготовили законопроект о передаче Сибири Китаю в аренду на сто лет. Прохождение будет трудным, а у меня детишки есть просят…

Стояли степенные, с богомольными лицами, держа незажженные свечи. Маленький азербайджанец в камергерском камзоле с большой алмазной звездой тронул свечкой стоящего впереди чеченца в камуфляже и косматой папахе, привлекая его внимание.

Хор запел громче, торжественней. Среди песнопений зазвучал бархатный рокот органа, тугие удары бубна, переливы пастушьей свирели. В храме появился Счастливчик, опережая остальных на шаг, изящно и грациозно осеняя себя на ходу крестным знамением, чуть поднимаясь на носках и выгибаясь назад. Чуть позади шли, истово крестясь, Модельер и Томас Доу. Премьер-министр, почти отмытый от нефти, с легкой смуглостью лица, тут же проследовал на хор и занял место среди поющих. Его узнаваемый голос начал арию Тоски из одноименной оперы Пуччини.

Наконец страстно, огненно зазвучал хорал, вскипели пенистые, бурные звуки органа, грозно забил бубен. Царские врата, напоминавшие золотые заросли, растворились, и Патриарх, сияющий словно солнце, в высокой, усыпанной каменьями митре, в панагии с бриллиантами, ступил в храм. Его темное эфиопское лицо было торжественно. Ярко и празднично сверкали чуть выпуклые белки. Стеклянно блестела кольчатая бородка. Белели безукоризненно здоровые и свежие зубы. Среди них, как факел на бензозаправке «Шелл», пламенел красный язык. В руках Патриарха была свеча, большая, словно посох, на которую он опирался.

Он простер посох навстречу пастве, которая безропотно и послушно склонила свои гордые головы. Звуки песнопений умолкли. Патриарх раскрыл алый, словно полный вишневой наливки рот и певуче, с летящим под своды эхом, возгласил. Все ожидали, что это будет псалом с умелой инкрустацией пушкинского стиха: «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…» Но Патриарх изменил обычаю, и речь его была на непонятном для большинства эфиопском языке, с длинными, лишенными согласных воплями: «Оайя-оэу-ыюйа-эие… Ойю-ауы-ияо-яйуа…» К Патриарху подскочил проворный служка, извлек золотую зажигалку фирмы «Софрино», поднес трепетный язычок к свече. Свеча-посох едва заметно дрожала в черной Патриаршей руке, а потом вдруг зажглась ярко, пышно, рассыпая колючие серебряные искры, шипя, словно огромная огненная хризантема. Это был бенгальский огонь, который Патриарх воздел над головой, осеняя им стены, алтарь, высокие своды, бледно-голубые солнечные окна.