Красные дни. Роман-хроника в 2-х книгах. Книга первая - Анатолий Знаменский

Миронов был хмур, поносил верхние штабы, срывался, комиссар Бураго молча наблюдал все, загибал по пальцам случаи бешенства Миронова. Один раз прямо заметил, что командующий говорит о высшем командовании лишнее. Миронов вовсе взорвался:

— Вы видели, на месте шашкинского боя мы собрали не только обоймы нерасстрелянные, но даже пустые гильзы, чтобы пустить в дело! Нет же боезапаса! Собираем по патрону, ремонтируем винтовки, на все наши просьбы отпустили за все время две старые пушки и две сотни снарядов. А там их стояло несколько вагонов! И не где-нибудь, а в пределах нашего фронта! Вы понимаете? Жгут при отступлении обмундирование! А что значит: взорвать броневики? Горючки не было? Да я бы их на быках увез, даже испорченные! Такая необходимая сила — броневики, в особенности в борьбе с конницей, и — бросить? Нет, там стряслось что-то чрезвычайное!

— Так что будем делать? — спросил практичный начштаба Сдобнов.

— Выход такой: придется отходить, и далеко отходить. Мешок для нас готовят крепенький и глубокий.

— Надо все это обсудить, — сказал осторожно Бураго.

Решение об отводе войск с линии железной дороги было слишком ответственно, его принимали на совместном совещании окрисполкома, Михайловского ревкома и штаба. Разошлись к своим делам затемно.

В полночь Миронова разбудил Степанятов, принес расшифрованную телеграмму из Балашова.

— В чем дело? — быстро спросил Миронов. Хорошего он не ждал.

— Начальник Высшей военной инспекции Подвойский... — сказал Степанятов, передавая телеграмму.

Миронов до отказа, до копоти, выкрутил фитиль керосиновой лампы и дважды прочел директиву. В ней говорилось, что многие части не поспевают организованно отходить на новые позиции, отступление превращается в бегство с крупными потерями. Центр возлагает большие надежды на славную Устъ-Медведицкую бригаду товарища Миронова...

— Понимаешь, Николай Кондратьевич, чего пи шут-то? — спросил Миронов. — Вот: приказываю вам и вверенной вам бригаде во что бы то ни стало продержаться на занимаемых позициях тридцать шесть часов, чтобы дать возможность другим частям организованно отойти на восток... Понимаешь?

— Понимаю, Филипп Кузьмич. Значит, стоять нам до смерти.

— Зови тогда командиров на экстренный совет. Придется, как ты говоришь, стоять до последнего. Но умирать. Кондратьевич, погодим. Не приспело еще...

Почти двое суток пехотные полки, конница Блинова и Мордовина отбивали атаки и демонстрировали ложные прорывы и массированное контрнаступление по ту сторону Медведицы. Перед закатом солнца конница развернулась в лаву, желая под конец блеснуть староказачьим маневром «вентерь», но по ту сторону тоже оказались бывалые вояки, дело едва не кончилось плачевно для красной стороны. Блинов сам увлекся заманиванием, его с конвоем отрезала полусотня белых, зажала на самом мосту. Миронов все это видел издали, в бинокль и почти что попрощался с оплошавшим Михаилом... Но повезло тому, не покинуло самообладание, да и конвойцы у Блинова оказались подходящими. Сам комполка зарубил двух престарелых «стариков-молодцов», вставших на пути, третьего успел пристрелить в упор, а четвертый казак прыгнул с моста в воду под натиском конвойных. Ушли...

Тридцатого утром уходили из Михайловки войска. Запылила нагорная дорога в направлении хуторов Мишина и Буянова... Полторы тысячи подвод со штабным имуществом, обозным хозяйством, архивами и столами окружного исполкома и земельного комиссариата, железным ящиком совершенно пустой кассы, с семьями актива и беженцами окрестных хуторов — все смешалось по улицам, стало вытягиваться на выезде, поднимая горько-полынную пыль. Конные брички, тавричанские хода, артиллерийские двуколки и рессорные тарантасы штаба, бычьи арбы беженских семей — столпотворение вавилонское посреди России-великомученицы; отступает в полной организованности весь Хоперско-Медведицкий красный фронт...

Миронов на взмыленном коне прожег по центральной улице к ревкому: там замешкались с отправкой архивов, а это такие вещи, что никак нельзя оставлять кадетам, лучше сжечь.

Председатель ревкома Алексей Федорцов (бывший комроты связи у Миронова), недавно выезжавший в Воронеж на политический инструктаж, поторапливал трех возчиков, которые увязывали перегруженные повозки. Ни Севастьянова, ни Рузанова, помощников Федорцова, поблизости не было.

— Скоро вы? — спросил Миронов, придержав копя.

— Сейчас, — сказал Федорцов! — Прошу отрядить сопровождающих для нашего обоза, товарищ Миронов.

— Поедете с нашими, в обиду не дадим, — сказал Миронов.

— Да нет, я с войском и тем более с обозом ехать не собираюсь, — с некоторым высокомерием сказал Федорцов с низких, в две-три ступеньки порожков. — Мы едем в Царицын спешным порядком, там всех политических работников собирает товарищ Минин.

Федорцов был в слободе, конечно, политической властью. Но с гонором, держался исключительно по той причине, что была за ним сильная рука: родной брат Василий, бывший матрос, член ЦИК Донской республики и друг сгибшего председателя Подтелкова...

— Прямой дороги на Царицын нету, ее надо еще пробить. Вот и будем пробивать сообща, я так думал, — сказал Миронов, сдерживая на короткой узде распаленного бегом коня, а более — себя, заподозрив некое несогласие и гордыню бывшего ротного.

— Поедем через Камышин, а там пароходом. Доберемся, — упрямо сказал Федорцов. Видимо, у них уже было накрепко решено: отделиться от войск, уйти в тыл.

— А Рузанов? Поручите ему, пускай сопровождает груз.

— Рузанова согнуло в три погибели, такая болезнь — ишиас, он еще с первым обозом уехал. Вероятно, в Елани, в больнице сидит. После должен подъехать в Царицын.

Миронов вдруг начал накаляться, некстати ощущая в правой руке черенок плети.

— А Севастьянов? Этот юрист окружной?! — Миронов вообще не мог понять раньше, какие симпатии были у бывшего акцизного инспектора Севастьянова к нынешней, рабоче-крестьянской власти.

— Севастьянов уехал по семейным обстоятельствам, — холодно сказал Федорцов.

— Ка-а-акие «семейные обстоятельства» на военной службе, да еще при боевой тревоге! — закричал Миронов, и тугая спазма ярости на минуту перехватила ему горло. — Крысы бегут с тонущего корабля? Ловко! В такой тяжелый момент вы все, слышите, все обязаны быть в войсках! С оружием в руках защищать ту власть, которую вы тут... оли-цет-во-ряли!

— Товарищ Миропов, — кашлянул Федорцов. — Крысами обзывать... вам никто не давал права. И если был приказ мне ехать в Царицын, то я и направляюсь в Царицын.

— Надо брать винтовку в руки, я сказал. Комиссар Бураго, старый большевик, подбирает как раз людей в полки и эскадроны, политкомов у него не хватает. Понимаете? Кстати, а Лисин и Букатин из особого отдела, они тоже... в разъезде?

— Лисин и Букатин повезли арестованных три дня тому... Должны доставить особо опасных в Елань и дальше, в Балашов.

— Ну, это еще куда ни шло... Но боюсь я почему-то за сохранность тех арестованных, — откровенно признался Миронов.

— Почему же? — спросил Федорцов, демонстрируя тут хорошую выдержку характера.

— Потому что весь ревком такой, «заболевший» в момент. — И, отпустив поводья, крикнул уже на ходу, через плечо: — Поторапливайтесь, обозы уходят! Не отстаньте!..

Никакой охраны Федорцову он теперь давать не собирался, поскольку тот уезжал попереди войск, по советской еще территории. «Каков фрукт! — злобно усмехнулся Миронов. — Крысами, говорит, не обзывайте! А никто ведь и не обзывал, просто фраза сильно подошла к нынешнему положению в слободе, когда всякая нечисть бросает фронт и заползает в любую щель, будь то удобный приказ Минина либо «по семейным обстоятельствам»!

Выскочив на окраину, к арчединской дороге, увидел стоявших в полукруг всадников: Степанятова, Блинова и Быкадорова.

— Значит, условились, товарищи, — наскоро пожав им руки, сказал Миронов. — Конные сотни, как было уже сказано, прикрывают отход, старшим назначаю Блинова. Без остановки гоним до хутора Секачи. Там соединимся с отрядом Березова и, возможно, дадим хороший бой. Особо бежать не стоит, огрызаться при каждом удобном рубеже, а то обнаглеют и начнут наступать на пятки. Но и больших потерь надо избежать, ребятки! Имейте еще в виду, что иные вояки наши в дороге потянут в балки и лески, но домам, так присматривайте за этим... Отступ — дело невеселое. Ну, до встречи в Буянове, орлы!

Командиры конных полков откозыряли и тронули лошадей в разные стороны. Пыльная дорога под копытами всплескивала и дымилась на ветру.

Миронов поехал догонять обозы и штаб с Илларионом Сдобновым, торопил коня по дорожной обочине, минуя отставшие повозки и пеше бредущих жителей. Радовало, что большая масса людей уходила с красными, пожалуй что большая часть станиц и хуторов. Но все же картина всеобщего бегства была, конечно, унылой и горькой. По хмурым и усталым лицам можно было судить, что весь этот народ пал духом. Видя Миронова, многие отводили глаза, а другие начинали громко перекликаться, чтобы непременно слышал командующий: