Сквозь всю блокаду - Павел Лукницкий

За Кировским заводом улица Стачек по всему ее протяжению укрыта с правой, «немецкой», стороны стеной маскировочной сети, уплотненной множеством навязанных на нее тряпичных лоскутков.

Едем вперед, патрули проверяют документы. Одетая в шелковое ярко-красное платье, черноглазая, худощавая, похожая на цыганку, Рывина — весела, возбуждена, говорлива, с нею не соскучишься, но и мыслям своим не предашься!

Большие корпуса — реже. Начинаются сплошь разбитые артиллерией деревянные дома или пепелища с торчащими кирпичными трубами. Они оборваны перед Лиговом превращенной в хаотический пустырь, изрезанный ходами сообщения, полосой. В километре дальше, правее, где прогорелый остов завода «Пишмаш» и вышка, — уже немцы. Они превратили руины завода в свой узел укреплений, густо насыщенный огневыми точками. Вышка — немецкий наблюдательный пункт.

А здесь искрошенный рваным металлом парк. В нем блиндажи, укрепления. За ним — тоже открытое поле, до самых немецких позиций, курчавящихся редкой цепочкой деревьев.

Блиндаж командира и комиссара полка — давний, аккуратный. Доски чистенько покрашены зеленой краской. Позиции эти неизменны с осени. Бойцы и командиры, в большинстве пограничники, — человек триста, — собрались на открытом воздухе, в парке, под деревьями, разбитыми минами и снарядами. Я читал рассказы. Елена Рывина — стихи. Бойцы и командиры были весьма довольны.

За обедом (суп да каша) в блиндаже командир полка рассказал о недавней смелой вылазке восьмидесяти бойцов, пробежавших днем полтораста метров от своих траншей к траншеям немцев. Бойцы пересекли это пространство в две минуты и столь внезапно навалились на немцев, что те не успели опомниться и почти не отстреливались. Перебито много немцев, взят «язык». Этот факт — уже значительное событие на фоне полного затишья на Ленинградском фронте. О нем говорят и пишут. Ибо ничего более крупного не происходит. Артиллерийские и минометные перестрелки, поиски разведчиков, действия авиации да боевая круглосуточная работа снайперов-истребителей — это все, что происходит в позиционной войне вокруг Ленинграда.

Обратно, от блиндажа командира полка (расположенного в километре от немцев) до угла Невского и Фонтанки, мы ехали на мотоцикле с коляской ровно восемнадцать минут. Быстрый мотоциклетный ход, знакомые, чистые и почти пустынные улицы, ярко залитый солнцем родной город, ощущение передовой линии, развалины, размеренная обычная походка ленинградцев, резвящиеся дети, гладкий асфальт, милиционеры в белых перчатках на углах, прогуливающиеся парочки, погорелые дома, решето расстрелянных стен и оград, буйная зелень аллей, обрамляющих Фонтанку, дома с бойницами, — все, все это перепуталось, перемешалось, вызвало во мне какое-то возбужденно-бесшабашное настроение, то, при котором ничего в мире нет страшного и даже хочется опасности, — она может только веселить и дополнить ощущение, что пребыванием своим здесь я радостно-доволен. И потом прямо с передовых позиций подкатить на мотоцикле к дверям своего дома, где жил всегда мирной жизнью, — чувство необычайно странное, возбуждающее…

9 июля. 7 часов вечера

И вот я, пусть в разбитой снарядом, разрушенной квартире, но — дома.

Попробую изложить впечатления мои за три дня пребывания в Ленинграде. В первые эти три дня ощущение моего пребывания в городе, моего кровного родства с ним особенно остро. Все впечатления глубоко врезаются в сознание.

Внешний вид города издали, при первом взгляде — обычный летний. Чистые улицы, цветущие сады и парки, на улицах — трамвай, автомобили, прохожие. Но стоит вглядеться пристальней — в каждом квартале разрушенный, разъятый сверху донизу бомбой дом, и другой, скалящий голые стены, сплошь прогоревший (без следов дерева, которое разнесено на дрова), и третий, подбитый снарядом, и другие, просто истыканные язвами, осыпанные осколками снарядов дома.

На асфальте улиц разрушений не видно — каждая воронка очень быстро заделывается, покорёженные пути исправляются. Спустя несколько дней после падения снаряда или бомбы на улицу узнать об этом можно только в каких-нибудь, наверное, существующих записях отдела городского благоустройства да из рассказа тех, кто потерял от разрыва этого снаряда своего близкого или знакомого… Знаю, например: немец недавно прошелся артиллерийским налетом по всему Невскому, но только пельменная в доме № 74, в которой разорвался снаряд (убив несколько десятков людей), зияет дырой. А от того, что произошло, когда другой снаряд попал у Московского вокзала в переполненный пассажирами трамвай, — следов никаких не осталось.

Вглядись в парки, сады, скверы, — не клумбы с цветами, не просто сочная трава — огороды, огороды повсюду. Каждый клочок земли в Ленинграде использован для огородов, учрежденческих и индивидуальных. Вот все в огородах Марсово поле, — ровные шеренги грядок, к ним тянутся шланги от той закрытой для движения улицы, что проходит со стороны Павловских казарм. Закрыта она потому, что все дома (кроме одного целого) только издали кажутся домами: стоят стены, за стенами провалы руин, стены выпучились, растрескались, осели, грозят падением. Тянутся шланги, течет к огородам вода. Ее разбирают лейками. Вот старик, медлительно поливающий свою рассаду; вот стайка детей в одинаковых широких соломенных шляпах — трудятся и они, носят воду в ведрах к грядкам у памятника Суворову. С ними две прилично одетые женщины. На грядках — палочки с фанерными дощечками, на них надписи карандашом: «Участок доктора Козиной». И весь «квартал» огородов, примыкающий к улице Халтурина, — в надписях, указывающих фамилии медперсонала. И ясно мне: это огороды того госпиталя, что помещается в Мраморном дворце. А уборная на Марсовом поле, против Мойки, действует; зашел в нее — умывальник, открой кран — бежит чистая невская вода, можно, если взять с собой мыло, помыться. И люди из каких-то ближайших домов умываются. Уборная чиста, кафель бел и голубоват. А против женской ее половины, на свежих кустах, сушатся кружевные дамские сорочки. В какой двор ни зайди, всегда увидишь жильцов, умывающихся под водоразборными кранами.

Огороды — везде. Там, где в городе есть земля, там обязательно сейчас заросшие травой щели-укрытия да огороды, а порой даже на самих щелях-укрытиях растет какая-либо рассада. За оградой церкви на улице Рылеева грядки огородов сперва я принял было за могилы — вот именно такой высоты и протяженности насыпная земля… А на подоконниках раскрытых или чаще разбитых окон тоже вместо цветов ныне вызревают капуста или огурцы…