Сквозь всю блокаду - Павел Лукницкий

В книжных магазинах, вокруг книжных ларьков и киосков всегда толпятся покупатели. Книги чуть ли не единственный богато представленный в магазинах товар. Продавщица киоска сидит под дождем или на солнцепеке весь день и меньше всего, вероятно, думает, что в любую минуту, неожиданный, рядом может упасть снаряд. Покупатели — прохожие, чаще всего военные или женщины. Выбирают долго, перелистывают книгу за книгой… Это те, кто никуда из города не собирается уезжать. Те же, кто готовится к эвакуации — вольно или невольно готовится, — делятся на две категории. Одни, уезжая из Ленинграда в надежде «когда-нибудь после блокады» вернуться, оставляют свою квартиру со всем своим имуществом неприкосновенной, — все на местах, как всегда, запирают дверь на ключ, ключ в карман, и с этим ключом в кармане — куда придется: в Уфу, на Алтай, в Сибирь… Другие — с чувством «навсегда» распродают все до последней нитки, хотя бы за жалкий грош. Такие продают и все свои книги, даже целые библиотеки…

Но иные из эвакуирующихся не хотят заниматься никакой распродажей: такой, уезжая, распахивает настежь двери своей полной имущества квартиры: «Не хочу даже думать о барахле, черт с ним! Заходи, кто хочет, всё равно пропадет, не безразлично ли, кому достанется, зачем же запирать дверь?»

И вот повсюду на улицах — на ступеньках парадных входов, в подворотнях — сидят: девочка, возле которой разложены олеография в деревянной рамке, стеклянная вазочка, две-три тарелки; женщина из домохозяек, перед ней — кастрюля, в прошлом электрическая, а ныне с оторванной нижней электропроводящей частью, половичок, сотейник, сломанные стенные часы, несколько патефонных пластинок (кажется, единственное, что покупается быстро — заезжими командирами)… Везде, всюду, на любой улице видишь таких продавцов. Сколько часов они сидят и удается ли им продать хоть что-либо — никому не известно.

Вода в городе есть теперь почти всюду — водоснабжение действует. Но выше первых этажей вода, как правило, не поднимается. Воду берут из кранов во дворах или просто на улицах. Носят ведрами, бидонами, чайниками. Но таскать на верхние этажи тяжело. Ту, что принес, надобно экономить. Поэтому каждое утро у кранов на дворах и на улицах — мужчины с засученными рукавами рубашек или даже с оголенными торсами, с полотенцами через плечо: моются, даже бреются. И женщины (а порой и мужчины, живущие одиноко) моют посуду. На Кирочной, на Разъезжей, на Социалистической, да и где только я не видел, — группы женщин с корытами и тазами на панели, на мостовой стирают белье, каждая свое. Пусть проезжающие автомобили огибают их, пусть прохожие обходят их стороной, — они заняты своим будничным делом, ни на кого не обращают внимания. Среди них и домработница, и артистка, и жена командира… Каждая одета так, как одевается обычно, и если ей свойственно хорошо причесываться и подводить губы кармином, то и до этого никому не может быть дела: белье-то ведь надо стирать, не зима!

На Литейном, взгромоздясь на аккуратно сложенные кирпичи, между обвалившимися, осыпавшими кокс щитами, укрывавшими окна магазина, горбатый старик промышляет взвешиванием прохожих. Его весы работают целый день. Желающих узнать, сколько граммов он прибавил в весе за лето, после того как за зиму потерял двадцать четыре килограмма, — много!

«Товарищ военный! Папирос не нужно?» — разворачивая тряпицу, показывает мне две пачки папирос встречная женщина на Невском. «Не нужно!» И тряпица вновь укрывает пачки. Такса черного рынка: литр водки — 1500 рублей, 100 граммов хлеба — 40 рублей, пачка папирос — 150 рублей, крошечная лепешка из лебеды — 3 рубля… Я не заходил на толкучки — их несколько в городе, — видел одну на улице Нахимсона издали: народу толчется множество.

Артиллерийские обстрелы часты, постоянны, привычны… Впрочем, я ожидал большего, судя по рассказам других. За все дни, проведенные здесь, я только раз попал в зону артиллерийского налета — на Кировском проспекте, когда ехал в трамвае. Снаряды легли впереди, пассажиры торопливо, но довольно спокойно и безразлично вышли. Через несколько минут трамвай отправился дальше. Говорят, в эти дни нами разбит фашистский бронепоезд, потому методических обстрелов в эти дни не было, были отдельные — минут по пятнадцать — огневые налеты, а их можно слышать, только находясь неподалеку. Впрочем, орудийную стрельбу я слышал несколько раз — и днем, и по ночам.

Днем заметно: движение пешеходов гуще по южной стороне улиц. Это — люди «ученые», рассчитывают, если начнется обстрел, то будешь защищен домами, вдоль которых идешь. Впрочем, об этом никто не говорит, это как-то само собой получается, как выработанная привычка.

Домов, поврежденных снарядами, — очень много. Но дыры от снарядов чаще всего невелики. Разрушенные одна-две комнаты не меняют облика большого дома и сразу даже не замечаются. Так, только накануне отъезда я заметил, например (хотя ходил тут постоянно), что один из золотых куполов «Спаса на крови» пробит снарядом — в нем большая черная зияющая дыра… Когда-нибудь ее заделают, и никто об этой дыре не вспомнит. Только проходя по Фонтанке, я заметил, что совершенно разрушен внутри огромный — со стороны Мойки и Фонтанки — массив Инженерного замка. Но наружная стена цела, издали разрушений можно и не заметить. Там был госпиталь. Погибло много народу. Это было, кажется, при апрельском воздушном налете… Очень много побитых домов на Лиговке…

И все-таки, все-таки все эти дни меня томил мираж полного благополучия и мира родного города. То ли потому, что небо было благостно голубым, солнечным; то ли потому, что после месяцев жизни в лесах и болотах на меня особенно сильно действовала будничная обстановка быта некоторых ленинградцев, — самые их квартиры, чистые, опрятные, приведенные в «довоенный» вид.

Завтра еду на Волховский фронт и на Ладогу. Оформил командировку и другие документы.

Глава двадцать третья

Перед второй зимой

Общая обстановка. Собрание районного актива. Во Всеволожский район. В деревне Сельцы. Хозяйство треста № 40

(Ленинград и Всеволожский район. Октябрь 1942 г.)

С конца мая — начала июня появились тревожные признаки активизации окружающих город гитлеровцев. На Неве были обнаружены немецкие плавающие мины. Десятки вражеских самолетов сбрасывали мины в фарватер, ведущий из Ленинграда в Кронштадт. Усилились артобстрелы. Стали поступать сведения о подходах резервов врага, в частности танковых и, артиллерийских частей, в районы Луги, Гатчины, Красного Села. Немецкие войска перебрасывались в Финляндию…