Воронья дорога - Иэн Бэнкс

Дженис всплакнула.

Я заметил Льюису, что похороны в нашей семье с каждым разом обходятся все дешевле – этак, глядишь, на самих когда-нибудь здорово сэкономят.

Кажется, я его задел за живое. А может, он просто позавидовал, что не сам додумался до этой хохмочки.

Фактически уголовное дело не закрывалось, полиция якобы разыскивала убийцу Рори. На деле же она только быстренько опросила маму, Дженис и Энди Никола, бывшего дядиного соседа по квартире. Так и не довелось мне узнать, насколько круты в своем ремесле наши Шерлоки.

В последнюю неделю января фирма, где подвизалась Эшли Уотт, получила статус банкрота. Эш очутилась на улице, но из города не уехала: решила найти другую работу.

Война закончилась славной победой. Мальчишек уйма погибла только с той стороны, да поговаривали, будто Дядя Сэм таки мал-мала наварил на этой затее.

У Верити родился ребенок – точно в назначенный день второго марта. Случилось это в Лондоне, в теплом родильном отделении крупной больницы. Мальчика зарегистрировали под именем Кеннет Уокер Макхоун. Он весил три с половиной кило и был похож на отца.

Через две недели Льюис, Верити и юный Кеннет переехали в Лохгайр.

Адвокат Блок 8 марта в Гайнем-Касле огласил завещание Фергюса Эрвилла. Меня попросили присутствовать, и я поехал поездом – «гольф» находился в ремонте. В пути я испытывал горечь и страх.

Хелен и Дайана в траурных нарядах выглядели потрясающе. К тому же обе приехали загоревшие: Хелен из Швейцарии, Дайана с Гавайев. Они сидели рядышком под высоким потолком солара и слушали приятные новости: что унаследовали поместье, за исключением отдельных стеклянных предметов искусства, ныне содержащихся в замке, каковые предметы (об этом близняшки уже знали) передаются в дар музею при фабрике «Галланахское стекло».

Миссис Макспадден сидела сгорбившись, закрыв лицо ладонями и плача – ну тихоня тихоней, бывает же такое! Ей доставалась сумма в 25 000 фунтов, а также на выбор: дальнейшее проживание в замке или получение отступных (еще 25 штук), если она согласится освободить помещение для близнецов или их родственников.

Фергюс наказал, чтобы его похоронили в саду при старом замке, чем поставил душеприказчика в тупик – тела-то не нашли! Потому было принято соломоново решение: поставить в саду обелиск, а церемонию прощания с покойным устроить позже в Галланахе.

«Рейнджровер» доставался дочерям Фергюса, а вот «бентли-8» отписывался моему отцу. После его смерти Фергюс изменил завещание по подсказке мудрого адвоката Блока, и вот я сделался владельцем этой тачки, со всеми причиндалами. Ай да сюрприз!

В завещании оговаривались еще пожертвования благотворительным организациям и всякое такое, но это уже мелочи.

Потом, когда мы в неловком молчании стояли и сосали принесенное тихо плачущей миссис Макс шерри, подошел адвокат Блок и вручил мне ключи от «бентли». У меня все плыло перед глазами. «На фига? – думал я.– С какой стати? Почему он завещал машину именно мне?»

Я решил поговорить с близняшками. Хелен сразу захотела уехать, а Дайана надумала пожить немного в замке. Я согласился в ближайшие дни наведаться и помочь с упаковкой стекла – до переезда в музей оно будет храниться в подвале. Близняшки сказали, что не знают, как распорядиться замком – я так понял, все зависит от выбора миссис Макспадден.

Я собирался свалить, как только это позволят приличия. Решил на мамином «метро» прямиком ехать в Лохгайр, предупредил Хелен и Дайану. что после обеда вернусь вместе с мамой и заберу «бентли». Однако непонятно почему, выйдя за парадную дверь, я не захрустел гравием по пути к малышу-хэтчбеку, а потащился обратно в солар и спросил, нельзя ли уехать в Лохгайр на «бентли», а «метро» забрать потом.

Гараж открыт, сказала Дайана,– и я обогнул замок и вошел в распахнутые ворота. Там, как замерзшее вино, бордово поблескивал шикарный кузов. Я открыл дверцу, недоумевая, почему в завещании говорилось не только о «бентли», но и о его содержимом.

Я устроился на высоком пассажирском сиденье, с улыбкой озирая орех и хром и вдыхая роскошный запах обивки «Конелл хайд». Машина выглядела стерильной, как палата в инфекционной больнице. Необжитой. В карманах дверей – ничего, на заднем сиденье и на задней полке – пусто. Даже карт нет.

Я не сразу открыл перчаточный ящик – с Фергюса станется заложить взрывное устройство в бардачок или под капот. Впрочем, не его стиль. Это не монтировкой или тяжелым гладким сферическим предметом по кумполу…

В бардачке лежали руководство по эксплуатации «бентли» (впервые вижу такую штуковину в кожаном переплете), документы на машину и подарочная картонная коробка, явно из сувенирного магазинчика при фабрике. Я ее вынул, открыл. Внутри оказалось пресс-папье – тоже сувенирное, но слишком крупное для коробки, едва втиснулось. Я перевернул штуковину и узнал из этикетки, что держу в руках старое изделие «Пертширской фабрики канцелярских принадлежностей», «Галланахское стекло» тут ни при чем.

Я оставил пресс-папье на пассажирском сиденье и вышел из машины. Обыскал багажник – с предельной осторожностью, памятуя о концовке «Чарли Варрика»[112],– но и там обнаружил идеальный порядок, не более того.

Вернулся за баранку, посидел, подумал, держа в руках пресс-папье, вглядываясь в его непостижимый аморфный узор и недоумевая, на кой черт Фергюс завешал мне эту стекляху. даже не на его фабрике отлитую.

Потом прикинул на ладони вес – и сжал пресс-папье уже как оружие, и посмотрел на него уже совсем другими глазами. Потому как понял. Оно сферической, или почти сферической формы, и в диаметре сантиметров девять.

Тут я его чуть не выронил.

Я с дрожью вернул пресс-папье вместе с коробкой в перчаточный ящик, повернул ключ в замке зажигания и не взорвался, и неторопливо покатил в Лохгайр на помпезной тачке.

Панихида по Фергюсу состоялась через неделю. Она проходила в Галланахе, в пресвитерианской церкви на Шор-стрит. Для нас, Макхоунов, это не самое благоприятное в плане травматизма место, и я бы охотно сачканул (ибо грешно предаваться лицемерной скорби пополам с откровенным злорадством), но мама захотела присутствовать, как откажешь ей в сопровождении?

Мы положили цветы на могилу Макдобби, где погиб папа, и прошли в церковь, где расцеловали траурно-очаровательных близняшек.

Я стоял и ловил ушами прит(в)орные выражения соболезнования, дурноголосые псалмы и синтаксически перекрученные реминисценции адвоката Блока. Он, судя по всему, успешно строил карьеру самого популярного в Галланахе похоронного трепача. В моей душе поднималась буйная ярость. Но что я мог? Только стоять и шевелить губами, будто подпеваю, и глядеть под ноги, когда доходило до молитв, и не орать, какие вы тут все ханжи и лицемеры, и не резать (боже упаси!) правду-матку. Если честно, я однажды чуть было не полез выступать, уже воздуха в легкие набрал, очень уж раскипелся мой разум возмущенный, пар едва из ноздрей не валил. Я уже и живот напряг, вот сейчас заору: «Душегуб он, Фергюс ваш! Убивец гребаный!»

И тут я «поплыл». Очень ярко представил себе, как я ору, а никто даже ухом не ведет. Эхо отлетает от церковных сводов – а всем по барабану. Поют, молятся, и все-то им фиолетово. И тогда я обмяк, и обвел взглядом церковное убранство, и траурные наряды, и физиономии лучших людей Галланаха и окрестностей, и ничего при этом не испытал, разве что немного скорби за всех за нас.

Я поднял взгляд вертикально и подумал: «Все боги ложные». И улыбнулся нерадостно.

После службы я подошел к зареванной миссис Макспадден, прогулялся вместе с нею через кладбище до шоссе и моря под несущимися облаками. Пахло солью.

– Вот так-то, Прентис,– произнесла миссис Макс оглушительным шепотом,– живет-живет человек, а потом раз – и прибрал его Господь. У всех у нас хвори и болячки, но когда я о нем подумаю… Хоть бы сказал, что грудь сильно болит, надо бы доктора позвать…

– Нету среди нас абсолютно здоровых, миссис Макспадден,– ответил на это я.– А у него ребра были в аварии сломаны. На его месте любой списал бы на старую травму.

– Да, может, ты и прав. Помолчав немного, я спросил:

– Мама говорит, вечером накануне отъезда ему звонили из-за границы?

– А? Да, припоминаю что-то… Кажется… Да, точно звонили.

– А кто звонил, не знаете?

– Нет,—ровно произнесла миссис Макс, но я заметил, как она нахмурилась.

– Мой университетский приятель сейчас за границей, он собирался звонить Фергюсу насчет экскурсии по фабрике. Диссертацию пишет по истории стекла. Вот я и подумал: может, это он.

Разумеется, это была ложь, от первого до последнего слова. Но я пытался звонить в Сидней Лахи Уотту и обнаружил, что телефон отключен. Мама Эшли не ведала, где он сейчас, и мне хотелось узнать, что же привело Фергюса к такому концу.