Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка - Петр Астахов

Непонятно только почему этот непредсказуемый в общении человек совершал, порой, поступки, характеризующие его и с положительной стороны. Как можно было расценивать такие «зигзаги», эти исключения из правил?

Работая в конторе, я старался не попадаться ему на глаза, боясь «схлопотать» при встрече неожиданное наказание. Однако хотел я того или нет, но общая приемная, в которой размещалось ТНБ, заставляла видеться с ним несколько раз в день. Случались вызовы в его кабинет по работе. Проработал я на этом участке не более месяца.

Однажды в УРЧ потребовался статистик. Лагерному руководству ежедневно требовались систематизированные сведения по ОЛПу. В учетной части собирались все сведения о происходящих за сутки переменах, и в специальной книге «Движение» фиксировался весь процесс перебросок.

По этим сведениям проводились двухразовые проверки списочного состава в ОЛПе, продовольственное и вещевое довольствие в бригадах, наличие больных в стационаре и ОП, ушедших с лагпункта на освобождение или другие ОЛПы, вновь поступивших с пересылки, отправленных на лагерный погост по литеру «В». Нарядчик предупредил меня о новом назначении в УРЧ и объяснил суть несложных обязанностей.

Позже выяснилось, что перевод мой состоялся по указанию капитана. Чем он руководствовался, известно лишь ему одному.

Несмотря на то, что работа исключала элементы какого-либо творчества, я стал искать пути к ее совершенствованию. Казалось, я не должен был этого делать, ведь я зэк, совершивший преступление и наказанный за это лишением свободы. Что же заставляло меня честно трудиться?

Да, в первую очередь боязнь оказаться на «общих», отсутствие помощи и поддержки от родных и близких, желание сохранить жизнь и дожить до освобождения. Но и не только это. Моя натура требовала и там, в лагере, добросовестного исполнения порученного дела, вызывала желание «заработать» похвалу за усердие — начальство увидит и оценит.

Разобравшись в нехитром хозяйстве лагерного учета, я придумал простую форму выдачи любых справок из двух картотек — алфавитной и бригадной. В лагере было чуть более шестисот человек и изготовить эти карточки не составляло большого труда, тем более, что все мое время проходило в конторе, за редким исключением пауз на еду.

Моя оперативность в работе была замечена капитаном, его удовлетворение можно было прочесть на лице, когда он требовал от меня какие-то сведения. Этого было достаточно, чтобы я трудился с большим усердием. Хочу, чтобы меня правильно поняли и не истолковали это усердие, как холуйство. Мое желание наладить работу было не угодничеством — это чувство было чуждо мне, я не любил службистов и лакеев, осуждал их. Я просто хотел быть примером на своем участке, и поэтому стремился, выражаясь высокопарно, к совершенству.

Четко отлаженная работа поставила меня в особое положение, и при необходимости самые прочные данные о расстановке и дислокации списочного состава можно было получить только у меня. Но стремление это не приносило мне выгод, которые человек извлекает из своих преимуществ (на свободе — это деньги). Я занимался работой просто ради работы, отчасти из честолюбивого желания быть лучше других.

Представители придурочной элиты пользовались особым положением и в столовую сами не ходили. Они посылали за едой «шестерок».

По посуде, в которую «шестерки» получали еду, можно было судить о занимаемом «придурком» положении. Двух-трех ярусные судки, изготовленные зэками в мастерских, имели совершенно иное содержание и вкус пищи, и если хозяин судка был недоволен принесенной едой, дневальный отправлялся обратно с предупреждением: «если он забыл меня — напоминать не буду». Закон «джунглей» не требовал принудительных мер, сопротивляться было бесполезно — сильный убирал с дороги слабых.

И хотя начальник-зэк оставался по существу начальником без прав, его влияние на подчиненных было непререкаемым. Повар, обслуживающий таких начальников, знал и соблюдал заповеди и мог тоже рассчитывать на их покровительство и сытую жизнь.

Кормились таким образом еще и портные, сапожники, парикмахеры, банщики, разного рода лагерная обслуга, к которым обращались повара за пошивом «москвичек», сапог или бурок. Для поваров, хлеборезов, счетоводов, складчиков разные услуги в бане, прачечной, парикмахерской, санчасти, в конторе были вполне доступны, не за деньги, которых не было в обращении, а за пайку хлеба, черпак баланды, какой-либо крупы, тюльки, хамсы, мойвы.

Советская формула «хочешь жить — умей вертеться» особенно подходила к зэкам лагерного пищеблока. Повара, кроме влиятельных «придурков», должны были кормить и уголовников — и сук, и воров в законе, которые, в случае отказа, могли не только совершить насилие, но и лишить жизни.

Повар — фигура заметная. Работа у плиты, даже при небольшом выборе продуктов, которые получали заключенные, позволяла готовить себе все самое лучшее и выглядеть не хуже, чем племенные экспонаты на выставке достижений народного хозяйства.

По-разному складывались их отношения с лагерниками.

Сук и воров они побаивались — никто не хотел получить перо в бок. Заискивающе относились и к «покровителям». Клиентов средней категории, а таких было много, могли и не замечать, подымая, так сказать, свой собственный авторитет, а зэков-работяг и вовсе считали человеческими отбросами, которых, если не в духе, можно и черпаком по голове ударить.

Еще в Бутырках рассказывали о случае, который произошел в одном из лагерей (это было похоже на анекдот, но подобные факты бывали, как оказалось, в разных лагерях, да и я сам был свидетелем подобного в Воркуте). Для видимости в супе мяса, кусок привязали к черпаку, а потом вместе с баландой выливали в котелок. «Счастливый» обладатель куска, долго разыскивая его, не мог сообразить, куда же он исчез. Это было похоже на библейскую притчу, когда одним куском мяса повар мог накормить несколько сот зэков.

Но не всегда все сходило с рук любителям общей «кормушки» и бездонного котла. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел зимой 1947 года, несколько месяцев спустя после моего приезда на ОЛП. На цементный прибыл небольшой этап, в несколько человек. Вместе с ними появилась и молва об одном из этапников.

Это был совсем молодой «вор в законе», ничем особенным не выделявшийся от остальных. Звали Юркой, по фамилии Комаров, родом из Москвы. Невзрачный, худенький, ниже среднего роста юнец тянул за собой хвост «дерзкого» убийцы. Убегая после кражи от преследователей, он спрятался в одном из пустовавших московских подвалов и, когда два «мусора» настигли его и предложили сдаться, он застрелил их. По статье 59.3 (за бандитизм) получил 25 лет срока.