Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка - Петр Астахов

Оно действительно было заманчивым, так как приближало к лагерной элите, к наиболее перспективным возможностям жизни. Я должен был двумя руками хватать эту синюю птицу удачи и благодарить за «оказанное доверие», но вместо этого я нерешительно ответил:

— Не знаю, гражданин капитан, справлюсь ли…?

— С завтрашнего дня принимай дела и начинай ревизию каптерки, — решительно сказал Дубовой, переходя уже на приказной тон.

Так состоялось мое новое назначение, которое позволило оставить общий барак и перейти в отдельную кабинку вещкаптерки. Из простого зэка я стал счетоводом вещстола!!! человеком хорошо известным всему ОЛПу: не было заключенных, которые не получали бы из каптерки вещевого довольствия. Несмотря на то, что в ту пору мне было всего лишь двадцать три года, со мной почтительно здоровались, оказывая внимание и уважение как «важной» персоне.

Я сбросил рваную телогрейку и гимнастерку, доставшиеся от нормировщика, получил со склада новые ватные брюки и валенки и совершенно изменился внешне. Похоже, что жизнь в уже который раз предлагала мне Веру и Надежду вместо отчаянья.

К этому времени в зоне уже построили барак под баню. В первые месяцы заключенные с ОЛПа цементного завода пользовались баней известкового. Вся процедура санобработки проходила в крохотном холодном бараке. Прожарочный котел, раздевалка и мойка находились в одном тесном закутке, больше походившем на рассадник вшей, чем на баню. В деревянную кадку наливали литровую кружку горячей воды и столько же холодной. Воды хватало только на тело, мыть голову при всем желании не удавалось. Зуд от насекомых, как будто, ослабевал, но потом возобновлялся с новой силой, особенно, в отросшей щетине и волосах. Вытащенная из прожарки «роба» от температуры и накопившейся грязи становилась «коловой» со специфическим запахом прожаренного тряпья и грязного тела. Через десять дней подобная процедура повторялась. Можно было представить радость, с какой зэки встретили открытие своей собственной олповской бани!

Своя баня — великое благо в жизни людей, заброшенных в суровые края Крайнего Севера! Жить действительно стало легче.

Барак, где я жил и в котором размещались две каптерки — вещевая и продовольственная, разделяла стенка. Оба каптера, люди средних лет, степенного поведения и образа мышления, поддерживали добрососедские отношения.

Я работал с добродушным бородачем-украинцем Евгением Ивановичем Ковтуном. До ареста на «гражданке» он работал в пригородном селе агрономом-зоотехником. При крупном росте и телосложении разговаривал вполголоса, мягко, улыбчиво. Каптером его назначил капитан Дубовой.

И сейчас, думая об этом, я как-то по-другому оценил взбалмошного и непредсказуемого начальника. Ни Ковтун, ни я не принадлежали к уголовникам, но выбор его почему-то выпал на 58-ю, политическую. Почему именно я со своей непрактичностью и неприспособленностью или Ковтун с мягким и тихим нравом?

Для Дубового мы, как и все лагерники цементного, были преступниками, отщепенцами и изменниками Родины. Но почему на место каптера, вместо проворовавшегося Фомина, он назначил человека другого склада и отношения к работе?

При этом я помнил, что, как правило, при подборе на материально-ответственные должности советские руководители подбирали людей «тертых», «умеющих жить», способных извлекать наибольшую выгоду из «доходного» места, чтобы кормить руководство и не забывать себя. Похоже, что у Дубового на этот счет были другие соображения принципы — вот теперь и судите этого злодея!

В этой связи опять не могу не вспомнить Солженицына. Он говорит, что гулаговская ВОХРа и командный состав — сплошь оборотни («Архипелаг ГУЛАГ», глава «Псовая служба»). Да, большинство этой категории; но были и такие, кто понимал режим по-своему. При существующей системе невозможно было оставаться вне его влияния. Если бы не каждодневная политобработка сознания ВОХРы и охраны, зэки 58-й не были бы такими отверженными.

Проработал я на этом месте около полугода. Пришел в себя. Приобрел белье и чистую лагерную «робу», мог без графика сходить в баню. Евгений Иванович готовил из крупы кашу, оладьи — в знак доброго расположения продукты для этого приносил каптер, живущий за стеной. Это считалось обычным явлением, поскольку и Ковтун мог заменить старое вещдовольствие — валенки, обувку, постельное белье или одеяла — на свежее, поновее.

Так было заведено кем-то давным-давно, и менять этот «порядок» не приходило в голову. Ловкачи, «умеющие жить», извлекали из служебного положения материальную выгоду и за счет разных махинаций добивались значительного благополучия — так подсказывал им опыт, полученный на «гражданке».

Мне как-то не приходили такие мысли. Для этого рядом должен был работать «опытный» человек, знакомый с подобными «операциями», но такого не было, а собственные мозги работали без «выдумки», и все операции по приему от зэков старого и выдаче нового вещдовольствия проводились без обмана. Благодаря этому, в эти полгода, не случилось на нашем участке никаких компрометирующих происшествий.

Однажды мне пришлось исполнять не совсем обычные обязанности. Я расскажу об этом, поскольку ситуация была неординарной.

В 1947 году на территории ОЛПа была огорожена колючей проволокой «малая» зона, где должны были построить БУР.

Отдаленность Воркуты от густонаселенных районов Союза, отсутствие постоянной и надежной связи (одна-единственная железнодорожная колея) были использованы руководством ГУЛАГа для сосредоточения в этих местах наименее поддающихся перевоспитанию рецидивистов. Но самые опытные и изворотливые из них еще на этапах пытались всеми правдами-неправдами «тормознуться» на пересылках, чтобы избежать суровых условий Заполярья.

Собрали сюда весь «цвет». Воркутинские уголовники-старожилы, оказавшиеся там в годы освоения, не могли смириться с тяжелыми условиями и, поправ законы «честных» воров, стали работать в лагерях нарядчиками, комендантами, бригадирами, на таких местах, где можно было «кантоваться» и получать повышенные «пайку» и «котел». И несмотря на то, что они по-прежнему придерживались воровских законов, вроде: «мы работы не боимся, на работу — хрен пойдем!», — прибывающие с вопи «честные» воры считали их отступниками («суками»).

В годы моего пребывания в Воркуте антагонизм между этими непримиримыми сторонами достиг апогея. Каждый день в разных концах Воркутлага случалась резня. В итоге и с той, и с другой стороны были потери. Верх одерживали те, кто был сильнее на данный момент. Неумолимый закон воров требовал обязательного исполнения смертного приговора.