По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество) - Петр Горелик

— Я приеду за вами рано утром. По одному чемодану на человека. Будьте готовы.

И на всякий случай… дал мне адрес своей матери в Ташкенте.

Утро. Четыре чемодана. Сидим. Ждем. Он не приехал. А посреди дня пришел кто-то, кого он послал, чтобы передать: его отправили. Оказалось, “туда”, в самое пекло. Снова увидеться довелось чрез годы: война раскидала нас по разным фронтам.

А дальше все получилось как у многих: “было — не было” незаметно растворилось в отгоревших мгновениях. Да и что тут удивительного? Война растаптывала и не такое робкое, едва прорезавшееся. Она сглатывала прошлое»[283].

Борис и Вика дружески встречались много лет.

Когда судьба свела их снова после войны, «встречи стали непреднамеренными, недоговоренными, разговоры — случайными, отрывистыми, да и, собственно, о чем? Чуть-чуть о настоящем, ничего — о прошлом. И без самого главного — подтекста»[284].

Тонко чувствуя и понимая Слуцкого-поэта, Левитина пишет, что «в двадцать лет, в период романтической влюбленности в революцию он принимал ее всю как есть… с ее жестокостью. Впоследствии он воспоет добро. Как след человека на земле, как единственное, чем люди могут обогатить друг друга»[285]. И эту перемену она объясняет «перевернувшей его душу глубокой и сострадательной любовью».

В списке «24-х» недоставало и Натальи Петровой, «неправильной женщины», как называл ее Слуцкий. Имя ее никогда не произносилось в ближнем дружеском кругу. В дальнем — тем более. (В пору болезни, когда Слуцкий до минимума сузил круг общения, о Наталье Петровой он сказал: «Эту надо пустить».) Она опубликовала свои мемуары о встречах и доверительных беседах с Борисом Слуцким, человеком и поэтом. В эту главу справедливо было бы включить воспоминания Натальи Петровой полностью, от корки до корки: все в ней драгоценно для понимания многих сторон личности Слуцкого. Но объем книги не позволяет. Так что отсылаем читателя к тексту, дважды опубликованному — в «Вопросах литературы» и в сборнике «Борис Слуцкий: воспоминания современников».

И все же нам придется прибегнуть к небольшому цитированию.

В конце своих воспоминаний Наталья Петрова пишет, о чем она думала, сидя в зале ЦДЛ после смерти Слуцкого, на творческом вечере Володи Корнилова. «Во всяком повороте моей и общей судьбы я пытаюсь представить себе, как бы я ему <Борису Слуцкому> все рассказала, сидя на каком-нибудь пеньке или проходя по бульварам, улицам, это было бы головокружительно хорошо… для меня… Но события и настроения времени рождают грустную мысль, что его могли бы добить и теперь и что не только благодарность и славу принесли бы “Рыцарю-Несчастию” наши дни.

Я стараюсь вдумываться в то, что написала, как ни напиши — все не то. Когда-то Борис сказал мне:

— Я знаю двух людей, которые всегда и обо всем имели свое мнение. Это вы и товарищ Сталин. Чаще всего мнения неправильные.

Он и назвал меня “неправильная женщина”»[286].

Другое место из воспоминаний Петровой, по сути, оспаривает миф о робости.

«…<С подругой Дорой мы>… шли по вечереющей улице Горького, — вспоминает Наталья Петрова. — Мы были очень молоды и, конечно, не только людей смотрели, но и себя “казали”. Тут-то Дора и засекла, что кто-то явно обратил на меня внимание. “Поглядел и остановился, — сказала она тихо. — Теперь идет, по-моему, за нами”.

Мы слегка замедлили шаг, вынудив того, о ком она говорила, обогнать нас. Это был, как я теперь понимаю, вполне еще молодой человек, в очень хорошем, даже щегольском светло-сером костюме. Очень светлый блондин со светло-голубыми глазами… Мы снова ушли вперед, дав ему возможность идти за нами, и он шел до ВТО. Мы перешли на другую сторону, он — тоже. Мы зашли в кондитерский на углу и купили самое дешевое, что было нам доступно, 100 граммов драже “морские камушки”. Он тоже купил что-то. Вышли. Нам было ясно, что он “влюбопытствован всерьез”… Но он резко обогнал нас и стал уходить… Рвался сюжет… Я догнала его и, поравнявшись, протянула пакетик с “камушками”.

— Мы купили их из-за вас. Они совершенно несъедобны — возьмите.

Он остановился и сказал:

— Вот эти конфеты я купил тоже из-за вас, может быть, они лучше, попробуйте.

Я попробовала, конфеты были лучше.

— А интересно, за кого вы нас принимаете?

У него задрожал подбородок, ему было смешно, и он очень вежливо сказал:

— За двух девушек из хороших семей.

Нас это ужасно рассмешило. Дора жила в общежитии, хотя и была из благополучной днепропетровской семьи… Я была вроде как, с моей точки зрения, вообще не из “семьи”. Те, кто был моей семьей, сами были по природе бунтарями… Он, видимо, понял, что произошло что-то неправильное, и через паузу четко и даже с некоторым высокомерием предложил:

— Вы даете мне минут двадцать, этого хватит на дорогу до противоположного конца улицы. За это время я рассказываю вам, — он подумал, — две истории. После этого мы либо расстаемся, либо продолжаем разговаривать и выяснять дальнейшее.

<За разговорами> мы дошли до Александровского сада и сели на скамью.

Болтая… я испытывала страшное напряжение, словно ошибешься — и что-то взорвется. Человек-то, в общем, скорее не нравился и ничего такого особенного не сказал. А вот почему-то понимала, что худо будет его разочаровать, хотя он вроде и очарован-то не был.

Дома сказала маме, что познакомилась с очень интересным человеком.

— А кто он?

— Никто.

— А где он служит, где живет?

— По-моему, нигде.

— Ну и что же?

— Естественно — ничего.

<Почти дословно воспроизводит Слуцкий этот разговор Натальи Петровой с матерью в очерке «После войны» и в своей балладе «Знакомство с незнакомыми женщинами». — П. Г., Н. Е.>

Действительно ничего, но вместе с тем часть жизни, ее главнейшей сути. Одна из составных работы души, не только пока он жил, но и теперь, после его смерти. Я все держу и держу этот экзамен, на который сама напросилась столько лет назад»[287].

В 1957 году Борис познакомил друзей со своей женой Таней Дашковской. Впрочем, брак еще не мог быть в то время оформлен: Тане предстоял развод с первым мужем. Период ухаживания за будущей женой Борис от друзей скрыл.

Время до женитьбы было для Бориса периодом социальной непристроенности, скитаний по углам и зависимости от квартирных хозяев, отсутствия постоянных заработков. Женитьба совпала с наступлением стабильности и появлением достатка. В 1956 году он получил первую в своей жизни комнату на проспекте Вернадского в одной квартире с Григорием Баклановым. Стали возвращаться книги из Харькова и Коломны. В 1957 году Бориса приняли в Союз писателей, начали печатать, появились деньги. «Прыгнул из царства необходимости в царство свободы», — цитировал Борис Энгельса.