Слепое пятно (СИ) - "Двое из Ада"

Рад, что тебе хватило духу написать. И зла держать не буду, и даже буду спать спокойно. Знать о тебе я ничего больше не хочу. И мне жаль, скажу тебе лично. Опять же, чисто из-за того, что, вроде как, хорошего было много, а хуйня, хоть и глобальная, но только одна. Ну я сам виноват.

Ну и, кстати, это поразительно, но, оказывается, с мужиком мне понравилось… Так уж вышло. Так что проблема, видимо, не в этом. Но говорить я больше не хочу. Мне больше ничего от тебя не нужно».

Лев выдохнул только тогда, когда все прочитал несколько раз. И воодушевился. Из написанного Богданов понял, что на него действительно глубоко обижены — это первое и самое искреннее, что читалось в сообщении Антона. Тут последний был справедлив. Второе — время ограничено. Как только закончится трудовой контракт, Антон намеревался убежать. И если бы он хотел, чтобы Лев его не трогал — так виделась ему эта ситуация — и не мучил, не стал бы сообщать границы сроков. «У меня есть еще месяц», — восторженная мысль подняла с кровати, Богданов вскочил на ноги. Третье — Антон его ненавидел. Но черное и вязкое осознание меркло перед «с мужиком мне понравилось». Богданов так жалел сейчас, что все вышло столь резко и отвратительно, приобрело оттенок аморальности. Возможно, осмелей он, решись пораньше на смертельный шаг без давления сестры, без порицания — получилось бы гораздо мягче, правильнее. Лев только сейчас искренне понимал, насколько был жесток с людьми и как мог ранить, как глупо и безбожно поступал с чужими чувствами. И это касалось не только Антона, а вообще всех.

— Ты ж мой хороший, зачем ты мне объясняешь, в чем я неправ, если не хочешь, чтобы я исправился? — напевал Лев, выключив телефон. Он преисполнился надежды и веры в собственные силы. Следующее сообщение Антон получит тогда, когда Лев будет стоять под его окнами. — Я не так плох. Я поступлю правильно.

========== XIX ==========

3.04-5.04. Под твоим окном

Паранойя — вечная спутница Льва Денисовича в его недавно закончившееся третье десятилетие. Он никогда не выходил из дома без важной причины, не путешествовал общественным транспортом, не появлялся в местах скопления людей, не отсвечивал в социальных сетях и СМИ, максимально абстрагируясь от публичности. На это были причины. И Лев помнил, что в очередной раз ради Антона предает выстроенные годами правила жизни, чтобы получить негарантированную прибыль. Сидя в кабинете, он задавал себе вопрос, стоит ли оно того? И впервые приходил к ответу, что даже нулевой процент вероятности — основание, а не помеха. А Горячев ему насыпал уже целый один, возможно, полтора.

Если быть честным, а Лев был таковым с собой, Горячеву мог быстро наскучить пусть и молодой, но довольно зрелый мужчина. С прицепом в виде прошлого, с обязательством прятаться по углам, пусть с деньгами и без семьи, но и без друзей. Как хобби — обманывать людей и строить сомнительные махинации, которые успешно работали, пока в них не появился Антон. «Антон», — сквозило в мыслях, в памяти расцветал светлый образ, по-весеннему просто становилось делать необдуманные поступки. Лев непрестанно открывал и закрывал пластиковую коробку из-под жвачки, в которую сложил успокоительные. Несколько драже отправились в рот. Кислая слюна будила отвращение и мысль: а что если он ведется на внешность? Стоило быть честным, на такие странные мероприятия, как дрочка под видом психологической терапии, редко захаживали настолько породистые мальчишки, как Горячев. Он был объективно бесконечно красив, безобразно молод, чист, не без проблем с характером, но обаятелен до дрожи в коленях. И все же вспоминая Антона, Лев думал не только о теле. Еще туда ввинчивались сожаление за проступок, восхищение работоспособностью и капелькой честолюбия, развитость ума, семейственность, которой Лев никогда не знал, преданность, открытость, уверенность, страсть, азарт… Можно было бесконечно подбирать эпитеты — и все о нем. Когда весной спустя семь лет одиночества человек думает не о низменном да похотливом, а о том, как красиво его зазноба работает и дружит, каких замечательных выбирает людей — это что-то да значит.

«Либо то, что я поехал. Либо то, что я…» — Богданов не закончил мысль, сидя в салоне личного автомобиля и стискивая в руках светлый кожаный чехол руля. Любимый «крузак» — так нежно называл Лев свой «Тойота-Лэнд-Крузер» — приятно урчал под ногами, как послушный дрессированный пес. Из колонок доносилось мелодичное журчание классической музыки и, чтобы снизить немного градус высокопарности, Богданов поставил что-то попроще, ближе к народу и душевному состоянию. Адрес Антона он знал из собранных личных дел сотрудников. Уже в шесть часов вечера понедельника, когда рабочий день только закончился, и люди свободно отправлялись домой, Богданов заглушил мотор, опустил тонированное стекло и взглянул на кирпичную девятиэтажку. Лев не знал, какое у Антона окно, а подъезды прятались в тесном дворе за аркой, потому припарковал машину непозволительно близко к ней на улице. И мимо не пройдешь, и сбежать — не выйдет. Еще через час в личку Антону полетело новое, менее сумбурное, обдуманное письмо:

«Антон, я все понимаю и поддерживаю тебя. Но давай проясним кое-что.

Первое. Я тебе сразу сказал, что вру относительно своей личности. Сказал же? Сказал. Ты это принял. Теперь не ругайся на меня за то, о чем тебя сразу предупреждали. Ни в чем ином я тебе не врал. Я остался прежним, просто пол другой. Как я мог предать твое доверие в том, что сразу было ложным?

Второе. Я бы никогда не поступил так с твоими друзьями. Мне больно от осознания, что ты так плохо обо мне думаешь, но это вполне заслуженно. Я понимаю, но хочу тебя уверить — Леха в безопасности. Все они.

Третье. Да, я не доверял. У меня были и есть на это свои причины. Я не буду за это извиняться, пока ты не узнаешь все, что должен, чтобы делать выводы.

Четвертое. Я стою под твоим подъездом и буду стоять здесь, пока мы с тобой не поговорим.

Пятое. Если не поговорим, я буду стоять вечно. Извини, если это пугает тебя, но я настроен серьезно. Поговори со мной и, если все равно нет, я просто уйду и оставлю тебя в покое. Может быть».

Лев вышел из машины, нацепив на нос солнечные очки и присев на капот. День уже близился к завершению, махровые сумерки окутывали и двор, и самого Богданова, но тот прятал от людей свои синяки. Хотя скрыться на такой машине было сложно и совсем скоро он стал предметом интереса всего двора. Погода оказалась хорошая, безветренная, а Лев читал книжку, пока прощающееся солнце позволяло это делать.

Горячев ответил не сразу, но ответил. Очевидно, он понял ошибку, которую допустил прошлым своим сообщением, поскольку новое оказалось совсем другого характера:

«Ебал я твои условия. Богданов, уйди на хуй».

«Ты сделал свой выбор, мой мальчик!» — ответил Лев и сам с себя рассмеялся. Хотел было пошутить что-то в стиле «ну подставляй», но решил, что такого нежная организация Горячева не переживет. До самой ночи Антон так и не показал носа, а Богданов все стоял у машины и, когда стало совсем темно, внезапно начал обзаводиться знакомствами.

— Сынок, а кого ты здесь ждешь? — раздался сбоку приятный скрипучий голос. Милая старушка с тростью, у которой стерлось все лаковое покрытие, смотрела на Богданова маленькими темными глазами. Седые уставшие брови нависали на ресницы, она терла опущенные, но румяные с прогулки щеки.

— Жду, — улыбнулся Богданов. — Вот, не дождался.

— А то больно на бандита ты похож, — скривилась старая. — Не убивать же?

— Нет, мать, ты что! — засмеялся Лев. — Я жду человека хорошего.

— Какого? Это Люську с третьего подъезда? Так она тебе не подходит, она простая, как две копейки!

— Нет, не ее, — Лев мягко улыбнулся. Так вечер он провел за хорошей компанией. Бабушка рассказала ему про всех соседей, про пенсию, про схожесть Богданова с ее внуком, ведь тот «тоже бандит». Звали ее Зоя, и в молодости она любила высоких и крепких парней.