Польский детектив - Барбара Гордон

— Можно попросить профессора Казимежа Живецкого? — спросил он. — Ох, извини, Казик, не узнал тебя по голосу. Простужен? Ничего странного в такую погоду… Я бы хотел с тобой встретиться, надо кое-что обсудить. Было бы интересно узнать твое мнение. Конечно, это все мои профессиональные заботы… Ну, спасибо. Еду прямо к тебе. Кофе напоишь? До встречи.

Подполковник запер кабинет, по широкой лестнице спустился вниз и вышел на улицу. Мимо проезжало такси, и Маковский попросил отвезти его на Хожую, к дому сотрудников Польской академии наук, где жил его друг Кажимеж Живецкий, профессор философии Варшавского университета.

Это была старая и несколько странная дружба. Кажется, Маковский и Живецкий различались решительно всем: взглядами, темпераментом, характером. И все-таки их связывала настоящая мужская дружба, такая, которая не нуждается в частых встречах и длится до конца жизни. Перед войной, когда Станислав Маковский учился во втором классе одной из варшавских гимназий, туда пришел новый ученик. У одноклассников и учителей симпатии он не вызывал: очень уж был неразговорчив да еще постоянно кривил губы в иронической улыбке, что приводило буквально в ярость одного из преподавателей — историка. Молодой человек был равнодушен к спорту, даже в волейбол не играл, на уроках гимнастики не мог перескочить через коня или пройти по бревну. Не играл в карты, не интересовался девушками из соседней женской гимназии. Вдобавок никогда никому не подсказывал и не давал списывать. Сплоченный и дружный класс имел достаточно оснований, чтобы относиться к нему неприязненно.

Но у нового ученика оказалась и куча достоинств: он великолепно умел слушать, отличался прекрасной памятью и способностью логически мыслить. При этом оценкам не придавал большого значения. По предметам, которые не любил или которые его не интересовали, учился далеко не блестяще — затрачивал минимум усилий, лишь бы не получать двоек.

Все это способствовало тому, что никто особо не стремился занять место на парте рядом с ним. Случайно с новичком сел Станислав Маковский. Поначалу отношения между ребятами складывались просто враждебно. Слабым место Маковского были математика и физика, а новый ученик все, даже самые трудные, задачи решал максимум за пятнадцать минут. Однако не могло быть и речи, чтобы он подсказал соседу или позволил у себя списать. Он был безжалостен. На этой почве между ребятами вскоре начались стычки. На обвинение в «нетоварищеском» отношении Живецкий абсолютно серьезно отвечал:

— Ты же учишься, чтобы знать. А тут никакое списывание не поможет. Если ты получишь двойку, возьмешься за работу и овладеешь предметом.

Такие рассуждения, конечно, не могли убедить Станислава. Ребята поссорились и перестали друг с другом разговаривать. Так продолжалось довольно долго. Но однажды, когда перед Маковским возникла реальная опасность остаться на второй год из-за неуспеваемости по математике и физике, Живецкий неожиданно пришел к нему домой. Без всяких предисловий он сказал:

— Если не исправишь тригонометрию и физику — останешься на второй год. Я пришел подтянуть тебя по этим предметам сам ты не справишься.

У этого шестнадцатилетнего парня был необыкновенный преподавательский талант. За час занятий с ним Маковский усвоил больше, чем за последнюю четверть. Двух недель оказалось достаточно, чтобы преподаватели увидели, как прежний двоечник начинает подтягиваться.

Хотя весь класс продолжал относиться к новичку по-прежнему враждебно или в лучшем случае равнодушно, между соседями по парте началось сближение, которое постепенно превратилось в дружбу. Дружба не ослабла и в университете, несмотря на то что Маковский поступил на юридический факультет, а Живецкий — на философский. Но в университете они проучились всего один год. Началась война…

Станислав Маковский быстро втянулся в конспиративную работу. Пытался привлечь к ней и своего друга. Но встретился с решительным отказом.

— Вся эта подпольная работа и проливаемая поляками кровь ни на день не приблизят конца войны, — твердил Живецкий. — Надо быть последним идиотом, чтобы подвергать себя опасности.

Только после войны Маковский узнал, что его друг укрывал несколько еврейских семей и помогал им материально, причем это были люди, с которыми он раньше даже не был знаком. И, что примечательно, никогда этим не хвастался.

Однажды Маковскому негде было переночевать — он тогда скрывался, а все явочные квартиры были провалены. За несколько минут до комендантского часа он решился позвонить в дверь к своему другу, с которым не виделся со времени памятного разговора, когда тот отверг его предложение. Казимеж открыл дверь и, увидев Маковского, не высказал ни малейшего удивления.

— Заходи, — сказал он. — Надеюсь, ты у меня переночуешь? А может быть, поживешь какое-то время?

Тем не менее поначалу он старательно избегал политических тем. Зато после «чая» — а пили тогда воду, подкрашенную весьма странным экстрактом под названием «чаин» — ни с того ни с сего завел разговор о мосте на железной дороге, идущей на восток. Сказал, что если бы какая-нибудь подпольная организация заинтересовалась этим мостом, она б смогла без большого риска ликвидировать немецкую охрану и взорвать мост. Участок пути, по которому шли эшелоны на Восточный фронт, был бы на добрых две недели выведен из строя. Это был настоящий план диверсии, разработанный столь детально и логично, будто в его составлении принимали участие стратеги из генерального штаба. Все возможные случайности были предусмотрены.

— Я тебе об этом рассказываю, — подчеркнул Живецкий, — просто чтобы скоротать время.

Станислав Маковский представил план своему руководству. Он был принят; акция закончилась успешно. С тех пор прошло больше двадцати лет, но Казимеж Живецкий никогда не вспоминал о той вечерней беседе.

После войны Станислав Маковский пошел работать в милицию. Окончил курсы, потом офицерское училище и только спустя много лет продолжил юридическое образование на заочном отделении университета. Живецкий же сразу вернулся к своей философии, получил звание магистра. Уверенно поднимаясь по ступенькам научной карьеры, он в конце концов стал профессором того университета, где начинал учебу. Встречались они с Маковским сравнительно редко: самое большее три-четыре раза в год, но, странное дело, это еще больше укрепляло их дружбу. Поэтому не случайно в голову подполковнику пришла мысль поговорить о гнетущем его деле с профессором философии. Может быть, тот с его логическим умом что-нибудь подскажет?

Профессор Живецкий встретил друга так, словно они расстались вчера. Пригласил в комнату, сверху донизу заставленную книжными полками, усадил в удобное кресло, а сам вышел на кухню. Вернулся он оттуда с двумя чашками, кофейником, бутылкой коньяку и пузатыми рюмками, быстро и ловко расставил все на маленьком столике.

— Может быть, ты голоден! Не стесняйся, в холодильнике кое-что найдется.

— Нет, спасибо. А вот кофе выпью с удовольствием.

Кофе оказался очень крепким, от ароматного коньяка по жилам разлилось приятное тепло, что было очень кстати в этот морозный январский вечер. Профессор ни о чем не спрашивал, рассказывал студенческие анекдоты о преподавателях и вспоминал разные смешные случаи на экзаменах. Потом он замолчал, как бы давая знак другу, что можно начинать серьезный разговор.

— Мне бы хотелось, Казик, поговорить с тобой о нападениях, — довольно неудачно начал подполковник.

— О нападениях? Каких? — удивился Живецкий.

— Ну… До сих пор не раскрытых бандитских нападениях. Последнее произошло на Новогродской в 1969 году, в ноябре.

Профессор на минуту задумался.

— Кажется, я что-то краем уха слышал. Но не знаю никаких подробностей. Я не читаю бульварной прессы.

— Таковой в Польше вообще нет. Об этих нападениях, а в особенности последнем, писали все газеты, сообщалось по радио и телевидению.

— Вполне возможно, — согласился Живецкий. — Такие вещи меня не интересуют. В газетах я читаю только передовицы и политические обзоры. Сейчас весь мир буквально затоплен огромным количеством научной информации. Все свободное время я что-то конспектирую. А кроме того, доклады, лекции и прочие научные занятие. Читать газеты просто некогда. К тому же ты знаешь, меня такие истории никогда не интересовали.

— Жаль, — печально вздохнул Маковский, — я думал, ты в курсе и сможешь мне чем-нибудь помочь.

— Объясни, в чем дело. Подумаем вместе. Может, и придем к какому-нибудь результату. Позволь, я налью тебе еще кофе? — с этими словами профессор налил не только кофе, но и наполнил коньяком рюмки. Потом подошел к письменному столу, взял с него большой блокнот и, вынув из кармана авторучку, уселся в кресло напротив друга.