Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Свои же романы я затягивала и длила возможно дольше, выслушивала объяснения в любви, искренне сострадала, утешала своего поклонника, предлагала ему дружбу взамен любви, сама не испытывая ничего, кроме страстного интереса к чувству, которое я внушаю.

Но это до поры до времени, пока я не влюбилась так для себя неожиданно и безрассудно.

Мой настоящий роман. Сергей Иванович

Героем этого романа был тот рыжий господин Сергей Иванович, который так заинтересовал меня на помолвке и на свадьбе Нины Васильевны. Я встречала его впоследствии в деревне у Евреиновых. Он был их родственником и соседом по имению, куда мы приезжали гостить каждое лето на несколько недель.

С самого начала наших встреч в Борщне Сергей Иванович выделял меня между всеми барышнями, но обращался со мной как с девочкой, несмотря на мои восемнадцать лет, дразнил меня, шутил. Меня это немного обижало, но все же мне было приятно его исключительное внимание. Постоянной темой его шуток было, что мы с сестрой — городские барышни — далеки от настоящей жизни, что мы все воспринимаем через литературу.

Но постепенно его отношение ко мне менялось: он стал беседовать со мной на серьезные темы о земстве, о своей общественной деятельности и о нашем с сестрой замужестве. К этой теме он постоянно возвращался. «Нельзя всю жизнь читать умные книжки, надо жить и все в жизни испытать, иметь семью, родить детей, иначе женщина не исполняет своего назначения», и так далее. Я оспаривала его. Он сватал мне молодых людей, своих знакомых помещиков. Я всех браковала.

Между нами устраивался тон дружеской интимности.

Мне очень льстило его постоянное внимание. Так как он был семейный, он поэтому казался мне стариком. Мне никогда в голову не приходило, что он ухаживает за мной, хотя с первой встречи я чувствовала, что нравлюсь ему. Мне импонировало и общее уважение к нему. С его мнением во всех делах семейных, общественных считались. Он говорил мало, но веско. За ним всегда было последнее слово.

Он был либерал. На земских собраниях он составлял с другими передовыми дворянами оппозицию братьям Марковым и другим «курским зубрам», как тогда называли этих черносотенцев. Сергей Иванович зло вышучивал их, и его остроты и словечки на их счет повторялись даже в Москве.

Дети его, две небольшие тогда девочки, не отходили от меня, когда я приезжала к ним. Жена его присматривалась ко мне и старалась со мной сблизиться. Когда муж подсаживался ко мне с одной стороны, жена непременно садилась с другой. Меня это тяготило, потому что я видела, что это раздражало Сергея Ивановича.

Когда я уезжала от Евреиновых, он мне писал в Москву. Мы переписывались всю зиму. После каждого свидания летом его письма делались все интимнее. Он откровенно писал мне о себе, хотел все знать обо мне. Главное, интересовался моими мужскими знакомыми, возможными женихами. Их не было, и он не скрывал, что очень доволен этим.

Жена его тоже писала мне. Я чувствовала фальшь в ее отношении, но я тогда еще не была уверена в том, что она ревнует меня и хочет помешать нашему сближению с Сергеем Ивановичем.

Нине Васильевне не нравилась наша дружба с Сергеем Ивановичем. Она предупреждала меня, что он большой Дон-Жуан, что у него постоянно романы, что он очень легко смотрит на свои измены Лэле. Она умоляла меня быть с ним подальше, не допускать никаких интимностей. Но я, верно, уже была сильно влюблена. Я страшно боялась потерять его «дружбу», как мы называли наши отношения. Я совершенно скрывала и от Нины Васильевны, и от себя, до чего я дорожила им и его чувством, которые он проявлял теперь все больше, не называя его любовью.

Мы, не сговариваясь, встречались то тут, то там, чтобы быть наедине. Я всегда угадывала по тому, что он говорил, куда он вызывал меня на якобы случайные встречи. И я изощрялась, придумывая возможности уединяться с ним. Когда мы ездили кататься, он всегда садился в экипаж, в котором я ехала, когда ходили гулять, он шел около меня или брал меня под руку. Теперь он часто прижимал к себе мою руку. Меня это страшно волновало, я пыталась высвободить ее, но он не выпускал. «Почему вы отнимаете у меня вашу ручку?» — «Мне неприятно», — сказала я раз, не успев придумать другого предлога. Он еще крепче прижал мою руку и, нагнувшись ко мне, заглядывая мне в глаза, сказал шепотом: «Это неправда, я же чувствую, что это неправда». Я бледнела, краснела и умолкала, испытывая такое сладостное волнение, которое до сих пор не знала. Что это — любовь? Страсть? — спрашивала я себя. Это дурно, грешно… Пусть дурно, думала я, пусть грешно, лишь бы это длилось, длилось без конца. Он прижимал еще крепче к себе мою руку. «Ну повтори, что тебе неприятно», — говорил он каким-то придушенным голосом, совсем близко мне на ухо. И меня не удивило, что он сказал мне «ты». «Неприятно», — шептала я, прижимаясь к его плечу, не поднимая глаз, и сердце мое так громко стучало, что я думала, он слышит его. Он выпускал мою руку только тогда, когда кто-нибудь подходил.

Через четверть часа, сидя за чайным столом, он при всех спокойно спрашивал меня: «Когда же я получу реванш? Имейте в виду, Катенька, что я уезжаю до обеда». — «Да хоть сейчас», — смущенно говорила я и, счастливая, шла в биллиардную, где, я знала, как и он, никого не было. Я ходила вокруг биллиарда с кием в руках, рассеянно толкая шары, он ходил за мной и шептал: «На этот раз я выиграл, согласитесь, моя умница, моя Галатея» (так он меня называл почему-то). «Еще неизвестно», «мы увидим», — какими-то словами без всякого смысла отвечала я ему дрожащим голосом, толкая шары, стараясь казаться равнодушной, чувствуя себя совершенно в его власти.

«Когда вы приедете? Приезжайте скорее», — говорила я, стараясь скрыть волнение, в которое меня всегда повергал его отъезда. Он спокойно, прощаясь со мной, при других говорил хозяину: «Послезавтра заеду к вам по дороге в город». «Ха-ха-ха, — хохотал Алексей Владимирович, — по дороге сделает двадцать верст крюку. Для кого это только? Вы не знаете, Катенька?» Я краснела до корней волос и никогда не находила, что ответить.

Нина Васильевна очень не одобряла явное ухаживание Сергея Ивановича и, конечно, видела и мое увлечение им. «Лэля страдает и ревнует, не поощряй его, Катя, умоляю тебя, — заговорила, наконец, она первая со мной. — Он влюблен в тебя. Что ж это будет? Если это серьезно, это будет общее несчастье. Ты же не можешь отвечать ему, женатому. Ты не захочешь разрушить их семейную жизнь?» Я молчала в страшном смущении. Я сама не знала, что со мной, что за чувство владело мною. В его отсутствие я возмущалась собой, стыдилась себя, но стоило ему появиться, все мои добрые намерения отдалиться от него исчезали, я была в его власти, и никто и ничто не существовали для меня, кроме него. Я была в страшном смятении. Не знала, что думать, не знала, как быть. Только ждала его. Вот он приедет, и все решится.