Детский дом и его обитатели - Лариса Миронова

– А где подписывать? – уточняет Медянка.

– Подпись надо ставить рядом со своей фамилией.

Ну вот, всё, кажется. Теперь я уже надёжно обрела душевное равновесие. Что будет, то и будет… Главное сказано. Все, однако, в некотором смятении.

Да, видно невооружённым глазом – смущены, интриганы-дурачки. Видно, не ожидали, что так круто начнём разруливать кризисную ситуацию.

«Довести» меня вам вряд ли удастся на этот раз.

Ладно, а– баж-ж-ждём! Не спешат что-то. Но вот решительно встаёт Бельчиков.

– Чё, ребя, подпишемся?

Идёт ко мне, не глядя, ставит свой каракуль. За ним хвостиком, как пришитый, Беев.

– А правда, пацаны, пошли, что ли отсюда, – говорит он и бегло ставит свою закорючку. Футбол погоняем.

– Футбол… в дождь? – сомнительно произносит Ханурик. С утра такой ливень – просто небо прорвало!

– А мы в спортзале, – предлагает Бельчиков. – Тогда ладно…

Вот и подпись Ханурика под расстрельным документом…

– Следующий! – приглашает он.

– … сказал заведующий, – выкрикивает Медянка и долго выписывает своё согласие на мою гражданскую казнь.

– Ты, Пучок, чего сидишь?

– Хочу и сижу, – бурчит тот, подойдя к окну. – Иди ты…

– И ты иди!

Спешат уже, толкают друг друга – после подписи Огурца сомневающихся не стало. Спешат, вырывают ручку друг у друга, тесня нерасторопных, и… смотрят на меня так, будто ожидают похвалы за свой героический поступок. Мною внезапно овладел совершенно непедагогический смех. Я быстро достала платок из сумки и сделала вид, что закашлялась.

Каковы, однако! Да, лиха беда – начало.

В неподписантах только Игорь и девочки. Но это, тем не менее, – победа.

– Жигал, долго думаешь, – кричит на него Бельчиков. – Забыл что ли?

– А про что он забыл? – уточняет Медянка.

– Про мамочку, – отвечает Бельчиков.

– А! Точно. Мамочку лучше слушаться, – поддакивает Беев.

– Ну, долго тебя ждать, лох домашний, кишечно-полостный?

Игорь игнорирует наезды и говорит просто:

– Я вообще не буду подписывать. Голос его звучит как из подземелья.

Минутный шок. Но вот уже буря негодования поднимается в стенах нашей, ещё вчера такой уютной, отрядной:

– Видали предателя?

– В хайло!

– Мамочку не жалко?

– Подписывай, урод, сеструху пожалей!

Игорь вскакивает, хватает листок, находит свою фамилию, ставит крючочек и – вон из отрядной…

– Совсем с ума съехал.

– И точно, дурак какой-то.

– А вон ещё Пучок в реанимацию просится. Точно, редиска?

– Отстань…

– А чё тогда квасишься?

– У нас праздник – свобода рабскому народу, а ты что замыслил? – провозглашает Огурец.

– С чёго это я? – насупился Пучок.

– Вид у тебя кислый, будто ты не пучок редиски, а пучок щавеля!

– Точно.

Пучок неохотно отрывается от разглядывания неласкового пейзажа за окном – трубы ТЭЦ на сером, безрадостном фоне пустыря, подходит ко мне, берёт листок с подписями.

– Во дурак, испугался как, по второму разу подписывать пошёл.

– Гыыы…

Пучок, окинув всех присутствующих прощальным взглядом больших выразительных серых глаз, жирно вычёркивает свою подпись и стремительно выходит из отрядной. Мальчишки в недоумении. Да и я, признаться, удивлена. Вот это финт ушами, что называется…

– Ни фига себе…

– А ну его, он не пацан.

– Точно, не пацан.

– Ага, Пучок же отличник!

– Пацаны отличниками не бывают.

И мальчишки «веселою гурьбой» шумно повалили из отрядной, образовав в проёме двери настоящую пробку. Но вот, с визгом и хохотом, они выкатились в коридор. Вот кто-то споткнулся, упал…

Господи, что за дикий вопёж…

Потасовка или…?

Или… Это и есть опьянение воздухом свободы? Ладно, жизнь, продолжается.

Ну вот, в отрядной женский междусобойчик – девчонки и я. Пучок, осторожно заглянув в дверь, стоит, не решаясь войти – ситуация!

«Восемь девок – один я»…

– Входи, что стоишь? – говорю я и указываю на его место за столом.

Входит, садится на своё место. И вот он уже корпит над учебником. Молчат девицы-красавицы, не рвусь в разговоры и я. Они смотрят на меня выжидающе – какие будут дальнейшие действия? Я складываю листок пополам и прячу в сумку.

Они напрягаются, но по-прежнему ни гу-гу.

– Что, так и будем играть в молчанку? – прерываю я эту странную игру. – Что приуныли, девуленьки?

– Пацаны гады… – басит негромко Надюха.

– Вовсе нет. И вы это со временем поймёте, – говорю я спокойно.

– Так что нам сейчас делать? – спрашивает Кира.

– Уроки, – снова говорю я, вставая, и расставляю стулья по своим местам, – школа ведь не отменяется.

Ну вот, теперь порядок, я спокойно сажусь за свой стол. Дружный вопль разрушительной силы заставил стены нашей отрядной вздрогнуть.

– Так вы… остаётесь?

Я смотрю на свою «правую руку» – Киру, как на неразумного младенца.

– Что за вопрос, настоящие вожди народ не предают, – торжественно констатирует Надюха, влезая на стул.

Стекла только чудом уцелели и на этот раз, не вылетели тут же из рам от дружного девчачьего вопля.

– Так вы остаётесь?!

Я молчу, боюсь, подведёт интонация.

– Эстессна, – вставляет свой коммент Надюха, стоя на стуле. – Наколка – друг чекиста.

Эта дурацкая острота окончательно разрядила обстановку – хохочут все и громче всех – сама авторесса весьма двусмысленного юмора. Не пора ли объявить штормовое предупреждение? И только Кира всё ещё пытается «разобраться».

– А заявление? А подписи?

– Этот документ не имеет силы, – говорю я.

– Почему?!

Палитра оттенков чувств на её лице достойна кисти художника-моралиста…

– Нет кворума.

И снова содрогаются стены:

– Урррра!!!!! Мы победили!

Теперь они уже не могут успокоиться – и я волнуюсь. Уж слишком бурно девочки выражают свои эмоции…

И хохочут, и рыдают в дюжину глоток. Спало нервное напряжение. На меня же нахлынула волна спокойствия, какая-то небывалая уверенность нашла…

Ну что, не так уж всё это и плохо. Я, честно говорю, рассчитывала на худшее.

Появилась определённость – и это главное. Ведь как можно «рулить» отрядом, не зная и не понимая истинных причин торможения. А оно, это торможение, в последнее время катастрофически нарастало. Конечно, было (и не слегка!) как-то обидно.

Впервые в жизни я так грубо просчиталась. На девчонок я надеялась меньше всего. Своей опорой считала мальчишек, чьи судьбы буквально были в моих руках – половина из них уже имели бы «диагноз» или «приговор» – со всеми вытекающими для дальнейшей жизни последствиями, если бы я их, ценой конфликтов и скандалов с администрацией школы не отстояла их права. Была уверена – хотя бы половина из них меня не предаст. Воздержатся от подписания моего приговора.

Куда там! Подписали как миленькие. И Ханурик, и Огурец, а ведь это мои любимчики. Но что, однако, с Игорем? Подхожу к Пучку, он всегда особняком.

– А ты что же не со всей вашей командой? – спрашиваю его тихо.

– Я не баран, чтобы в стаде бегать.

– Вот как.

– Овцы идут не за лидером, а за хвостом впереди идущего барана. Он в яму, и они – за ним.

– Согласна. Но ты же назвал себя бараном, а не овцой?

– Разницы нет.

– Почему?

– Потому что нет никакой чести в том, что за тобой бежит стадо овец.

Да…

Похоже, он не только Солженицына прочёл, но и кое-что из Ницше усвоил. У меня была книжечка дома – сравнительный анализ творчества знаменитого немца и нашего Достоевского, Рассуждения сопровождались обильным цитированием обоих авторов. «Один день» Пучок у меня дома тайно «зачитал». Донёс же Ханурик. Говорит: «А Пучок у вас журнал спёр». Хотела тут же забрать – не отдал, говорит, дома забыл. А потом в школе целая история вышла – читал во время урока под партой, отобрал учитель и… вызов к директору… Говорит потом мне в своё оправдание:

«Короче, журнал отобрали, но вас я не выдал».

И вот он снова примерно корпит над учебником. Феноменальный тип этот Пучок. Пусть мир перевернётся, а он не отступится от своей цели – упорно грызёт гранит науки. За это его просто ненавидел Бельчиков.

– А тебе не боязно? Один против всех. Уроки вот готовишь.

Пучок отрывается от книги и спокойно отвечает:

– Я врачом хочу стать. Потому и учусь. Чтоб в мединститут попасть.

– Я понимаю, медицина много потеряет, если лишится такого кадра. – Но ты-то почему на такие жертвы идёшь?

Его дразнили зубрилой и часто били – и в школе и в детском доме. Но он продолжал свою битву за отличные знания. Хотя и не зазнавался – по причине своих пятёрок.

– У меня мама больная. Стану врачом и её вылечу.

(В мединститут он действительно поступил, но мать его умерла – когда он был студентом первого курса…)

Сижу за своим столом, смотрю на своих воспитанниц, сумбур в голове потихоньку улёгся.

Но что же с Игорем? Ничего непонятно…

И тут открывается дверь и… вот он, Игорь – собственной персоной!