Доктора флота - Баренбойм Евсей Львович

— Между прочим, щеки называются. Похожи, верно?

Местами река разливалась между низких берегов широко, привольно. Тогда особенно свирепствовали местные комары — сауты. Солнце по вечерам опускалось низко, но полностью не исчезало, а ползло над тайгой, цепляясь за остроконечные верхушки елей.

Только на двадцать второй день «Баргузин» ошвартовался в конечном пункте, на пристани Качуг. До Иркутска Васятка добрался на попутном грузовике и в тот же день сумел сесть на поезд. На станциях он почти не выходил — боялся отстать. Целыми днями лежал на своей верхней полке, с любопытством смотрел в окно. После скудной северной природы у них на Муне — чахлых кривых деревьев, топей, покрытых ядовитыми цветами, туч комарья — за окном сейчас расстилалась пышная буйная растительность. Стояли могучие деревья, врывались запахи полевых цветов.

На Урале проводник сообщил: «Товарищи пассажиры! Наш поезд пересекает границу Азии и Европы». Теперь Васятка смотрел за окно с удвоенным интересом. Он сошел на первой станции в Европе, долго ходил, рассматривал людей, деревья, вокзал.

— Чудно, — сказал он сам себе. — Что Европа, что Азия — все на одну колодку.

Вскоре после приезда в Академию Васятку пригласили в приемную комиссию. За столом в большой комнате сидело пять командиров в морских кителях с нашитыми на рукавах серебряными галунами. Председатель комиссии, полный представительный бригврач с острой бородкой клинышком, с явной симпатией рассматривал стоявшего перед ним белоголового молодого человека в вышитой домотканой рубахе навыпуск. Потом, улыбаясь, сказал:

— Садитесь, юноша, и сообщите нам немного о себе. Кто вы, откуда, где учились. Только не волнуйтесь. Это не экзамен, а дружеская беседа.

Васятка рассказал о своем становище на реке Муне, о родителях, сестрах и братьях, об охоте, на которую ходил с отцом, о школе-интернате в Жиганске.

— Значит, если я вас верно понял, на вашем счету уже больше ста соболей и два медведя? — уточнил бригврач и переглянулся с другими членами комиссии.

Васятка кивнул, пояснил:

— А белок, чай, больше тысячи. Я, правда, не считал. Батя знает. Мне эти числа ни к чему.

— Почти Михайло Ломоносов, — шепнул председатель своему соседу и попросил Васятку:

— Теперь поведайте, какая из книг вам понравилась за последнее время?

Бригврач вспомнил, как много лет назад, на подводе, запряженной старым Гнедком, отец привез его, тринадцатилетнего мальчишку в город учиться. Он не хотел тогда уезжать из дома. Было жаль тихую речушку, протекавшую рядом, высокую иву на крутом берегу. Ее ветви словно касались губами воды и пили ее — прохладную, темную. В августе, когда все вокруг было еще зелено, у ивы появлялись желтые листочки — первые предвестники осени. А когда по вечерам солнце заходило и все вокруг темнело, она золотилась в последних отсветах розовых лучей. Пятнадцать лет он не был в местах, где прошло его детство. Все некогда и некогда, хотя места эти значительно ближе, чем река Муна… Он вздохнул и повторил:

— Так что вам понравилось из прочитанного?

— А я читать не люблю, — чистосердечно признался Вася.

— Так, — сказал бригврач. Доброжелательная улыбка все еще не сходила с его интеллигентного лица. — Говорят, Пирогов в детстве тоже не любил читать. Но о таких писателях, как Лев Толстой и Максим Горький, вы слышали?

— Чо? — переспросил Вася. — Слышал. Мы Горького в школе учили. «Песню о Соколе», «Песню о Буревестнике», «Мать».

— «Мать» вы читали? — с надеждой спросил бригврач.

— Нет, — сказал Васятка. — Не читал.

— А Толстого что-нибудь прочли?

— Не припомню, — признался Васятка. — Если в хрестоматии что было, то читал.

— Назовите нам, юноша, столицы Англии и Соединенных Штатов Америки. Какое там государственное устройство?

— Мы географию не учили. У нас учительки не было.

— А химию вы учили? Или тоже не было учительки? — ехидно спросил один из членов комиссии.

— Как же, Анна Дмитриевна рассказывала.

— Тогда напишите нам воду.

К ужасу бригврача вместо Н2О Васятка вывел на листке бумаги «Вада».

Члены комиссии расхохотались.

— Я думаю, все предельно ясно, — сказал тот, кто спрашивал про воду. — Надеюсь, что и у вас, Степан Алексеич, нет сомнений.

Васятка держал себя на беседе спокойно, с достоинством, как настоящий охотник. Не суетился, не заискивал, не пытался представить себя лучше, чем был на самом деле.

— Вы погуляйте немного, юноша, — сказал бригврач. — Мы вас пригласим.

Едва за ним затворилась дверь, как члены комиссии заговорили, перебивая друг друга.

— Извините меня, но принимать его в Академию, значит не уважать свою профессию, — горячился тот, кто спрашивал про химию. — Все равно он не сможет учиться.

— У него же знания на уровне пятого-шестого класса обычной школы, — поддержал его второй, худой, невысокий.

— Все это очень мило — охотник, соболя и медведи, будущий Ломоносов, — заговорил третий. — Но ведь мы, дорогие товарищи, за пять лет должны подготовить морского врача, черт побери. Как хотите, Степан Алексеич, но я решительно против. Пусть поучится годик, второй, одолеет школьную программу.

Бригврач, который до этого, не перебивая, слушал горячие речи членов приемной комиссии, поднял руку, как бы прося тишины.

— Передо мной лежит официальное письмо, где черным по белому написано, что народный комиссар обороны принял решение зачислить Петрова Василия Прокофьевича курсантом первого курса Академии. Это приказ, товарищи. А мы с вами люди военные. Поэтому речь идет не о том, принимать его в Академию или нет, а как поступить с Петровым дальше. Я предлагаю доложить начальнику Академии, что к Петрову необходимо прикрепить персональных преподавателей по русскому языку и литературе, биологии, географии и некоторым другим предметам, освободить его от зимней сессии. А там будет видно, как пойдет дело. Есть возражения?

Члены приемной комиссии промолчали.

— Вы будете зачислены, юноша, курсантом нашей Академии, — сказал бригврач, когда Вася снова вошел в комнату. — Но комиссия считает своим долгом предупредить, что вам предстоит огромная и трудная работа. Пока вы не готовы для занятий в Академии.

— Я работы не боюсь, — сказал Вася и поправил упавшие на лоб светлые волосы. — Спасибочко, значит.

Несколько минут он стоял в нерешительности, не зная, что ему делать, пока бригврач не сказал:

— Вы можете идти, Петров. До свиданья.

Васятка сделал несколько шагов к двери, остановился, повернулся:

— Я еще «Капитанскую дочку» читал и «Записки Печорина», — вспомнил он. — Только бросил.

— Почему? Не понравилось?

— Не, — сказал Васятка. — Про Печорина скукота.

Большинство ребят в десятом «Б» классе сорок третьей киевской школы Мишку Зайцева недолюбливали. Временами он бывал до отвращения высокомерен и заносчив. Он был болтлив, не умел слушать, спорил по любому поводу. Во время споров лоб и большие мясистые уши его бледнели, а в углах толстых губ появлялась слюна. И все же, справедливости ради, следует сказать, что поводов для такой единодушной антипатии было немного. Видимо, так уж устроен человек, что ко всем, кто намного умнее и талантливее его, он относится со смешанным чувством, где восторг и восхищение разбавлены изрядной порцией подозрительности, придирчивости и неприязни.

Мишка, конечно, был человек талантливый. Это признавали все — и учителя, и ученики. Он с такой легкостью решал любые математические задачи, что преподаватель разрешил ему не посещать уроки и даже рекомендовал Мишку родителям нескольких отстающих учеников в качестве репетитора. Память у него была феноменальная. Достаточно ему было два раза прочесть страницу, как он запоминал ее почти наизусть. На районных и городских олимпиадах он занимал всегда призовые места, был признанной достопримечательностью школы, и директор гордился им, как гордится неграмотная старая крестьянка своим сыном-академиком. В общем, он был отличник от макушки до пят и «хорошо» против его фамилии в журнале появлялось так же редко, как «удовлетворительно» вместо «плохо» по математике у его соученицы Шурки Булавки. Миша увлекался шахматами, имел первую категорию и на сеансах одновременной игры во дворце пионеров выиграл сначала у чемпионки мира среди женщин Веры Менчик, а потом и у самого Ботвинника. Но самым стойким Мишиным увлечением была история Петербурга-Ленинграда, Эту любовь ему привил отец. В 1937 году «Ленинградская правда» организовала конкурс знатоков Ленинграда. Конкурс был трудный, проходил в три тура. Антон Григорьевич занял на нем первое место и получил приз — радиоприемник СИ-235.