Русский путь - Виктор Криворотов

С другой стороны, «правые» делают упор на русскую историческую традицию, проявляют внимание к достижениям русской религиозной философии. И все это, а также принципиальная готовность их к новому прочтению марксизма, позволяет делать прогноз о появлении новой идеологии–синтеза, способной вывести нас из беспамятства, по–новому осветить современный мир, определить цели, связанные с национальным возрождением. Парадокс в том, что появление такого идеологического синтеза возможно лишь на базе консервативных и охранительных социально–культурных установок «правых».

Парадокс ли? Думается, что нет, поскольку перестройка может свершиться только как консервативная революция, ибо, как ни странно, в закономерности революции–реформы заложен принцип: только консервативная революция имеет шанс стать радикальной. Радикальная же политическая революция несет в себе зародыш нового консерватизма, поскольку, резко продвигая вперед те или иные сферы общественных отношений с помощью насилия, государство не может не сузить сферу свободы в обществе, ведь оно же и формирует репрессивный аппарат, который лишь в случае благоприятного исхода может быть подвергнут постепенному демонтажу. Как показывает богатая практика революций, процесс демонтажа может затянуться на десятки лет, он чреват политической нестабильностью и даже кровопролитием.

Все так, но лишь достаточно радикальный поворот может стать революцией, и, если внешняя или внутренняя силы толкают страну на радикальные сдвиги, приводящие в конечном итоге к свержению правящей элиты, — судьба этой страны находится только в руках божьих. Десятки лет политической нестабильности, повторные перевороты и контрперевороты — все это или надолго растянет становление нового, или приведет к запаздыванию и необходимости повторения пройденного.

В том и состоит суть дела, что именно наличие старой, все более заинтересованной в реформах элиты, с одной стороны, позволяет расширять сферу свободы в обществе, с другой же, именно эта элита, сохраняя свою власть, должна опереться на новое, блокируя контрреволюцию, опасность которой исходит от оголтелых консерваторов.

Увы, консервативная революция — слишком тонкий процесс, ибо предполагает, что сила прогрессистов и состоит в соединении противоположностей старого и нового. Тут требуется очень сильная спайка интересов, которая может осуществиться лишь в рамках сильной идеологии, обладающей мощной научной подкладкой. Так, в основе консервативной революции Рузвельта лежали идеи кейнсианского типа, провозглашавшие синтез интересов потребителя (широкие массы народа) и производителя (капитал) в рамках формирования того, что мы называем экономикой потребления.

Новый идеологический синтез должен прояснить общность интересов и перспективы совместного развития ни много ни мало — четырех базовых общественных групп населения.

Первая — это западники вообще и западнически мыслящие национальные группы (прежде всего Балтия).

Вторая — широкие массы русского населения страны, среди которых достаточно сильны традиционные эгалитаристские настроения равенства вплоть до уравниловки. Русская философия конца прошлого — начала нынешнего века, ее идеологические посылы во многом адекватны этим настроениям. К этой группе со своими специфическими идеологиями могут примыкать и незападники.

Третья группа — прогрессисты в аппарате. Их идеология — те или иные формы марксизма.

И наконец, четвертая, важнейшая группа — это интеллектуализированная научная и производственная элита, которая находится на передовых позициях общемирового научно–технич? ского прогресса. Эта достаточно малочисленная, но важнейшая для дальнейших судеб страны группа населения реализует свои интересы в рамках идеологии развития, которая так или иначе связана со все более усиливающимся технологическим рынком современного мира.

Сама возможность синтеза этих четырех групп зависит от одного важнейшего фактора: по какому пути пойдет Россия? Двинется ли она в сторону автаркии, закрытости, к дальнейшему отрицанию всего западного, предпримет ли очередную попытку пройти этот путь в одиночку, соревнуясь, как и прежде, со всем остальным миром? Или все же перестройка возьмет курс на открытие страны, основой которого будет общенациональный консенсус в том, что этот шаг — единственная возможность выжить.

Развал Союза, а в перспективе и возврат к режиму сталинского типа на новой идеологической основе — к таким результатам может привести шаг в сторону автаркии. Западнические группы в составе СССР удержит только сила. (Надолго ли?) Партия будет поглощена национальными фронтами. Научно–техническое отставание, которое резко усилится из–за экономической блокады со стороны Запада (а это неизбежно), плюс идеологическая нетерпимость (следствие подавления инакомыслия) в короткий срок превратят страну в евразийскую Албанию с невеселой перспективой вести постоянную борьбу с внутренней дестабилизацией, которая будет активно стимулироваться извне. Такой может быть радикальная революция, в результате чего произойдет смена сегодняшней либеральной партийной элиты, на место которой придут крайние консерваторы национального толка в марксистской обертке.

Вариант второй, позволяющий рассчитывать на то, что сохранится стабильность, — это усиление авторитарной власти центра, базирующейся на реальной роли посредника между отдельными группами населения, держателя акций научно–технического прогресса. Новым идеологическим синтезом, открывающим дорогу в современный мир, учитывающим особую роль и функцию страны в современном мире, явится, на наш взгляд, обновленный марксизм, очищенный от идеологических догм и конъюнктурных напластований.

Особый путь России, ее миссия спасения мира, а также упадничество западной цивилизации — суть консервативных моделей развития страны.

Вопросы особого пути (особой роли) России и упадка Запада должны быть как–то прояснены, ибо, как известно, оба эти тезиса выдвинули еще славянофилы. Правда, предполагаемые кризис и упадничество капитализма длятся практически столько же лет, сколько лет самому капитализму. Если учесть, что в основе особого (истинного) пути России и «неистинного» Запада лежит теория Москвы как третьего Рима (четвертому — не бывать), то Запад, оказывается, порочен был всегда…

Тезисы о кризисе западного общества и об особом пути России в известие»! смысле увязаны с представлениями о русском мессианстве, о русской национальной идее — государственной по форме, но мессианской — по содержанию.

Попытаться бы взглянуть на это здраво. Без слюнявого восторга шестнадцатилетнего школьника, у которого, помимо того что он русский, украинский или еще каковский, пока нет ничего за душой, а с пониманием того уникального и особого вклада, который внесла, а главное, может внести в мировую цивилизацию Россия. Неужели России для утверждения ее уникальности непременно нужно «подмять» под себя Запад, что делает она пока без особого успеха, зато с заметным для себя ущербом? Почему бы не предположить, что и у других есть особые роли и что это благотворно влияет на весь мир и индивидуальность отдельных стран?

Откуда эта паническая, почти ритуальная боязнь западной «порчи»? Странное для современной науки убеждение, что развитие может быть обособлено? Откуда патологическое неприятие чужого и одновременно страстное желание им обладать, желание, доведенное до христианского искуса? Откуда боязнь реальной борьбы ценностей, убеждение в том, что мы слабенькие? И что если отсидимся за забором, то оттуда, из–за этого забора, всем потом и зададим? В этом национальном комплексе есть что–то мелкое, не соответствующее уникальной, великой культуре, представители которой (как правило, предварительно оплеванные и изгнанные за рубеж) являли миру чудеса русского гения.

Кем же вколочен в нас нутряной страх идти вперед? Или, если и идти, то только всем миром, как в последнюю атаку под Сталинградом… Ставшая чуть ли не добродетелью боязнь личной ответственности (особенно широко распространилось это в годы застоя) — не что иное, как обратная сторона массового героизма, бескорыстия и самоотречения — лишь бы кто–то указал, вдохновил.

Саморазоблачения становятся обратной стороной самовосхвалений. Одно и то же обращается то в порок, то в добродетель. Так, великая русская душа становится великой рабой, ибо уравнительный коллективизм является сущим рабством. Но он же с точки зрения ревнителей традиционных ценностей, которые на том же Западе сейчас находят все больше и больше сторонников, — несомненное благо, добродетель, ведь это коллективная жизнь «на миру» и «миром», это «совет да любовь» и т. д.

Думается, что уравнительная общность двух таких ипостасей, как великая душа и великая раба, — по крайней мере неполная правда. Потому что не верится, что великая культура России создана народом–рабом под палкой царей.