Вторжение - Владимир Снегирев

—

Вы испугались?

—

Нет. Я ничего противозаконного не совершил, не чувствовал за собой никакой вины. По радио объявили, чтобы наутро все члены ЦК явились на радиостанцию. Мы пришли. Три дня нас держали там, а затем под конвоем советских танков отвезли в тюрьму.

И все-таки: что же случилось за обедом? Кто пытался если не отравить Амина, то, во всяком случае, вывести его на какое-то время из строя? При всей кажущейся фантастичности эта версия вытекала из рассказов многих людей. Но она требовала проверки. И тогда нам посоветовали обратиться к генералу Валоя- ту Хабиби, начальнику Центрального военного госпиталя, который в тот злополучный день оказывал медицинскую помощь генсеку и его окружению.

Хабиби в 1972 году окончил Военно-медицинскую академию в Ленинграде, в 1979-м стал начальником госпиталя и с тех пор бессменно им руководит. Факт беспрецедентный; все сколько-нибудь заметные кабульские руководители за эти годы «тасовались» множество раз.

—

Знал ли я Амина? — переспрашивает генерал, который, кажется, удивлен, что советские журналисты пришли расспрашивать не о достижениях военного госпиталя.— Я знал его плохо. Мы никогда не встречались и не разговаривали.

—

Никогда?

—

Ну, если хорошенько вспомнить,— генералу явно не по нутру наша настойчивость,—один раз я был у него как врач-кардиолог и еще как-то возил к Амину советских стоматологов — у него кровоточили десны.

—

А не могли бы вы вспомнить день 27 декабря 1979 года? В одной высокой инстанции нам сказали, что вас тогда приглашали для оказания помощи Амину?

Генерал изумлен.

—

Интересно, кто же вас направил ко мне?

Мы называем фамилию одного из руководителей ЦК НДПА, который в дружеском разговоре действительно порекомендовал найти Хабиби. Кажется, ответ успокаивает генерала, но не совсем.

—

Вы же понимаете,— говорит он,— я как человек военный должен получить санкцию своего руководства. Речь идет о тайне государственной важности...

Теперь наш черед сделать свой ход.

—

Мы говорили с разными людьми, в том числе и с такими, кто занимает более высокие посты, чем ваш. Они были откровеннее. Они понимают: пришла пора рассказать правду. Это наш общий долг перед историей.

В общих чертах мы передаем генералу то, что слышали ранее про обед у Амина. Похоже, это производит на него впечатление. Желание помочь нам борется в нем с опасением приоткрыть тайную завесу.

—

Итак, днем 27 декабря вы вместе с другими врачами выехали на Дар- уль-аман для оказания медицинской помощи. Что вы там увидели?

—

За обедом всем гостям стало очень плохо. Некоторых пришлось даже увезти в больницу для промывания желудка.

—

В чем проявлялось это «плохо»? Как они все выглядели?

—

Они спали, а некоторых разбирал безостановочный истерический смех.

—

А Амин?

—

Ему еще до нашего приезда промыли желудок врачи из советского посольства.

—

Что это было? -г- наш разговор напоминает теперь блиц-партию в шахматы. Боясь, что собеседник передумает, перестанет рассказывать, держим высокий темп.— Что это было, чем их отравили?

—

Нет! — Хабиби протестующе поднимает вверх руку.—Я не получал разрешения говорить об отравлении. Мы об этом поговорим когда-нибудь позже. Вы понимаете?

В кабинете, кроме нас и генерала, сидит на диване офицер в темно-синей форме ВВС — замполит госпиталя. Возможно, последняя фраза означает, что генерал не хотел бы быть откровенным в присутствии этого человека? Но он уже и так сказал много.

—

Работали ли с Амином советские врачи? — наудачу задаем последний вопрос.

—

Да, около него постоянно находилось три-четыре ваших медика. Один из них был большим моим другом — это полковник Виктор Петрович Кузниченко, консультант главного терапевта нашего госпиталя. Я всегда брал его с собой, когда надо было ехать к руководству. Он был молод, энергичен.

—

Был?..

—

Во время штурма дворца он погиб. Пуля попала ему прямо в сердце.

Штурм, штурм... Тут, признаться, мы натолкнулись на стену. Кто штурмовал? Сколько их было? Как проходила операция? Все наши собеседники будто воды в рот набирали, когда мы пытались их расспрашивать. «не могу говорить», «Рано об этом рассказывать», «Не имею права», «Нет!» — заученно повторяли и афганцы, и советские, едва речь заходила о штурме дворца Амина.

Занавес тайны удалось лишь чуть-чуть приподнять с помощью Ф. М. Факира. Когда-то он был не только министром внутренних дел в аминовском правительстве, но и весьма приближенным к «первому лицу» человеком. Узнав о том, что Факир вечер 27 декабря провел рядом с Амином, мы написали ему в Кабул, просили рассказать о том, как это было. Бывший министр незамедлительно ответил. В его письме сквозило такое уважение к Амину, какого мы никогда прежде не встречали. Факир, к примеру, писал, что последние дни афганского руководителя были наполнены заботой о единстве партийных рядов, создании атмосферы товарищества и доверия. Якобы его девизом стали слова: «справедливость, законность, безопасность». Он говорил: «Мы должны извлечь правильные уроки из прошлого. Необходимо учитывать народные традиции, применять их в политической работе, чтобы вернуть доверие людей, больше не отталкивать их от себя». По словам Факира, Амин настаивал на скорейшем принятии конституции. Он был озабочен вспышками военных действий и много времени ежедневно уделял телефонным разговорам с командирами частей и соединений в провинциях. «Совершить революцию легче, чем удержать затем власть,— часто повторял он.— Нам это удастся только с помощью великого северного соседа».

В конце декабря агентура КАМ стала сообщать ему о скоплении большого количества советских войск у афганских границ. Но он не верил во вторжение. Он считал, что сведения о предстоящем вторжении с провокационной целью подбрасывают в КАМ спецслужбы империалистических государств. «Однажды,— писал нам Факир,— мы заговорили об этом. Амин рассмеялся мне в лицо: «Вторжение? Советское руководство никогда не пойдет на такую явную глупость». Он привел целый ряд доводов, среди которых я запомнил следующие: в Советском Союзе хорошо знают об урбках трех неудачных попыток англичан покорить афганцев; там отдают себе отчет в том, что такое джихад, когда весь народ поднимается против незваных пришельцев; остальной мир осудит СССР как колонизатора».

Действительно, подтвердил в своем письме Факир, 27 декабря все гости Амина, отведав суп, потеряли над собой контроль. «Я в тот день должен был встречаться с генеральным секретарем в 14.00. Ровно в срок зашел к нему. Амин лежал без сознания, а вокруг суетились врачи из нашего военного госпиталя и из советского посольства. Только в 18.30 он пришел в себя. Увидев меня, сказал: «Факир, кажется, я схожу с ума». По его лицу потекли слезы, и он опять впал в забытье. Через полчаса он очнулся снова. Все врачи уже почему-то уехали, и в комнате были только я и его жена. Он прямо, не мигая, смотрел на меня, словно вопрошал: что же было и что же будет? Посоветовав ему успокоиться и хорошенько отдохнуть, я попросил разрешения уйти. Направился в сторону его рабочего кабинета, но по дороге решил заглянуть к начальнику генерального штаба Якуб-хану, чтобы вместе поужинать. Открыв дверь в его комнату, я увидел там несколько советских офицеров — в тот же момент они начали стрелять в Якуб-хана, а я бросился бежать. Меня пытались забросать гранатами. Поднялась бешеная пальба, звуки которой удалились в сторону комнаты, где был Амин. Q трудом я спрятался в одном укромном месте и потому сумел уцелеть».

Да, самые большие трудности ждали нас при выяснении обстоятельств штурма дворца, гибели Амина и его близких. Скупые западные публикации, а также рассказы непосредственных участников тех событий позволили только приоткрыть тайну. Правда, и в рассказах немало недомолвок. Но тут уж ничего не поделаешь...

По имеющимся сведениям, штурм дворца сначала был назначен на 12 декабря. Для этой цели предполагали использовать усиленный советский десантно- штурмовой батальон, который направлялся из Баграма в Кабул для охраны правительственных объектов. Однако, как утверждают военные, от операции пришлось отказаться потому, что батальон в ходе короткого марша умудрился растерять по дороге значительную часть своей бронетехники. Она оказалась неисправной. Пришлось подтягивать более мощные силы.

25 декабря началась переброска по воздуху подразделений десантной дивизии. Не обошлось без ЧП: один из тяжелых транспортных кораблей внезапно рухнул при подлете к аэродрому. Взрыв оказался такой силы, что его слышали за несколько десятков километров от места катастрофы.

Дивизия десантировалась, выдвигалась на исходные рубежи и разворачивалась при полном бездействии афганских войск. Амин был абсолютно уверен, что Советская Армия явилась исключительно для его защиты. У него, по оценкам наших и западных специалистов, вполне хватило бы сил для организации обороны. К примеру, в Кабуле он располагал двумя верными ему танковыми бригадами, которых было достаточно, дабы воспрепятствовать выдвижению наших десантников. Более того, 27 декабря дворец охранялся всего лишь обычным дежурным нарядом, а отборная гвардия (две тысячи штыков) находилась неподалеку в казармах. Снаружи резиденцию охраняли переодетые в афганскую форму советские десантники из уже упоминавшегося батальона. 26 декабря дивизион многоствольных зенитных установок, обладающих большой огневой мощью, занял позиции на господствующих высотах вокруг дворца.