Помоги мне тебя оправдать - Людмила Бержанская

— Но ведь к обрыву нужно было подойти, подъехать.

— Батюшка, а, может, он этого заслужил?

— Да, деточка, все может быть, но это так плохо, что здесь, в поселке. Так плохо. Я думаю, почему выбрали мой поселок? Неужели, он никому здесь не знаком? А может, знаком убийца?

Меня удивило словосочетание: мой поселок.

XVII

Когда работаешь, все проблемы, о которых так осведомлены соседи, оказываются новостью. Возвращаясь вечером, по темноте, встречаюсь, чуть ли не нос к носу, с Фридой Марковной. За те несколько лет, что живу в доме, познакомилась, максимум, с десятком соседей. Фрида Марковна среди них. Есть подозрение, что меня знают все в округе. Ведь новенькая — есть новенькая в этом уютном местечке.

Представляю, сколько догадок, утверждений и кривотолков вызвал мой переезд. Не трудно представить: умерла очень старая одинокая женщина, за которой, по-моему, до последнего дня никто не ухаживал. Мой бывший муж с ней не был дружен. Моя бывшая свекровь, то есть ее сестра, умерла лет 10–12 тому назад. А о других родственниках я ничего не знаю. В общем, благодаря моей Лизавете, двоюродной внучке умершей, дом стал нашей собственностью. Почему не племянник, то есть Елизаветин отец, не знаю. Поговаривали, что он уехал работать в Швецию. Может, там и остался жить. В самом деле, зачем ему этот дом там, в благополучной загранице? Стоп. Я начинаю догадываться, как вышли на нас. Почему бы дочке за бесплатно не сделать такой подарок? Ведь нотариальное оформление началось с Лизки. Это потом она написала доверенность на меня, и дальше в документах фигурировала я. Тогда было не до анализа событий. Почему-то, нас очень подгоняли с оформлением. Наверно, были какие-то мотивы для этой спешки. Но я так и не поняла. В общем-то, главное не спешка, главное — результат: хороший дом.

Смешной, наивный и удивленный вид моей соседки мог вызвать только улыбку. Ее желание сделать все, чтобы встреча казалась случайной, вызывала умиление.

— Леночка, вас давно не видно.

— Почему? Может быть, мы просто давно не встречались?

Без вступительных разговоров, без церемоний, она сразу спросила меня: «Вы ходите в церковь, вы верующая?»

— Не хожу. А разве вера сейчас осуждается?

— Нет-нет.

— Тогда, я не понимаю вашего вопроса?

— Просто, сегодня утром вы с батюшкой так долго беседовали?

— Ну, в нашем поселке мышь не прошмыгнет, чтобы хоть кто-нибудь не заметил.

Фрида Марковна стушевалась.

— Вы же понимаете, у нас все на виду. Все видят, все слышат.

— Что надо и что не очень надо. Что хочешь и что не очень хочешь. Вас интересует тема разговора?

Тут Фрида Марковна, явно, смутилась. Ее любопытство переходило приличия, и она это поняла.

Мне кажется, что среди всех, ее единственную тянуло на откровенные разговоры со мной. Во всяком случае, главные факты своей автобиографии она мне поведала.

Не закончив медицинский, и получив скоропалительный диплом, она, то ли по зову сердца, то ли по военной повинности, отправилась на фронт. Где у молоденькой еврейской девочки, конечно же, был роман с русским красавцем-офицером. Правда, он был женат, и еще в эвакуации остались дети. Но, видимо, там, в пылу войны и страсти, это подзабылось. А главное, там случилось то, что так часто бывает на фронте. Его убили. Убивали много, без разбора, тысячами, десятками тысяч. Но он-то был единственным среди них.

После войны не нашлось никого из близких. Они были расстреляны. Потом, через много лет, оказалось, что две племянницы умерли от голода.

Вернувшись с войны совершенно одинокой, ей пришлось, совсем молодой, начинать жизнь сначала, то есть с нуля.

Вот так для нее начиналась новая, послевоенная жизнь. С грустной, почти наивной усмешкой она мне сказала: тогда русским красивым девушкам женихов не хватало, а уж некрасивой еврейке, вообще, рассчитывать было не на что. Когда перевалило за 30, была мысль, взять из детского дома сироту, но бюрократические преграды того времени ей перескочить не удалось.

Думаю, что не легко ей было работать.

Увы, но наша страна пропитана антисемитизмом. Но как-то странно пропитана. Еврею всегда напомнят о его национальности. И не просто напомнят, а подчеркнут. Он должен знать свое место. Но его услугами, его работой, его знаниями воспользуются с большим удовольствием. Я знала это по себе. При абсолютно славянских инициалах, моя одна десятая часть еврейства давала о себе знать. Время от времени, в слове, во взгляде, в улыбке, соответствующего содержания, я чувствовала это. За все мои сорок семь лет, пару раз меня ставили на место. Всего пару. Но этого было более чем достаточно. Так что, тоненькая ниточка, никогда не объясняемая, связывала меня с этой смешной и наивной старушкой.

Глядя на нее, такую беспомощную, я думала: ну, почему так не любят евреев? За то, что подарили миру Христа? Потому, что рождение самой идеи христианства была отдана этому маленькому народу? Ведь египтяне старше. И жрецы у них были мудрые. Почему евреи? Пророки, в то время, на Ближнем Востоке считались естественным явлением. Почему евреи? Почему Иисус был выбран среди прочих?

Интересно, причина не любви к евреям: в Христе или в его распятии? А может, в их успехах? Мне кажется, они, начиная жизненный путь, знают простую истину: никогда не помешает присматриваться к успехам врага.

Нет, евреи не враги, они другие, они чужие.

Думаю, причина совсем не в этом.

В жизни подниматься значительно тяжелее, чем опускаться. К сожалению, для многих людей жизнь — это время постепенного падения. Нищему и голодному нужно кого-то ненавидеть, кого-то обвинять. Другого — значительно проще, чем себя. И еще, чем искать выход из положения. Ведь пить и гулять легче, чем тяжело работать и думать о будущем.

После долгого молчания, во Фриде Марковне вдруг восстал пожизненный атеизм, и она выпалила: «А вы сказали батюшке, что религиозные убеждения — прекрасный повод делать людям гадости».

— Нет, не сказала. Хотя, знаю. У нас была другая тема. А главное, каждый из нас не агитировал другого.

— Но ведь он вас не просто остановил?

— Думаю, что не просто. Ему хотелось узнать, степень моей религиозности.

— Узнал?

— Узнал.

— И что узнал?

— Что религия меня интересует, как всякое любое знание. И не более.

— А больше его ничего не интересовало? — не унималась соседка.

— Интересовало.

— Что?

— Ну, вы допрашиваете меня.

— Ой, извините, ради бога, извините за настойчивость. Я обратила внимание, что наш батюшка очень любопытен.

— Я тоже.

Фрида Марковна решила сменить тему, чтобы не потерять достоинство. Медицина, по-видимому, была не только ее профессией, хлебом, но и увлечением, и самоуважением. По тому, как она говорила, было понятно, что на эту тему беседа может быть бесконечной.

— Знаете, деточка, почему медицина так мало помогает?

— Почему?

— Потому, что мы, в отличие от древних, разделили тело, ум и душу. Они считали человека более здоровым и более возвышенным, чем мы.

— Возможно, он таким и был?

— Не думаю. Каждое время дает свой генотип. И свое отношение. Не хочет сегодня медицина знать о душе человека.

— Только медицина?

— Нет, не только. Наука, вообще, устранила человеческую душу и ее воздействие на окружающее.

— Как вы думаете, а религия сегодня хоть, как-то, устраняет этот дисбаланс?

— Нет, религия перестала удовлетворять требованиям разума.

— Не поняла.

— Она действует только на эмоции и чувства. Ведь для чего люди обращаются к Богу? Ищут поддержку, защиту. Но вот вопрос: а хотят ли, при этом, иметь Бога в душе? Мне, вообще, последнее время кажется, что слово «Бог» воспринимается лучше и легче, чем слово «совесть». И еще, я до сих пор не понимаю, что больше интересует религию: истина или вера?

— Вы заводите меня в тупик.

— Не я завожу. Обратите внимание, современный человек ищет удовольствие без счастья, счастья без знаний и знаний без мудрости.

Не зря не любят евреев. Мудрый народ. Ах, как они здорово понимают простые истины: не объясняй человеку больше, чем он хочет услышать. Не заставляй его сомневаться и страдать. И еще, мне кажется, что они знают, точно знают от своих древних предков, что нужен только страдающий Бог. Что никого не устраивает Сын человеческий довольный собой.

Никто не хочет видеть рядом кого-либо умнее себя.

— Фрида Марковна, я получаю огромное удовольствие от нашей беседы, но уже поздно. Я — с работы. Мне бы хоть чуть-чуть покушать.

— Извините, я вас заговорила. Леночка, а он не спрашивал о покойнике?

— Кто он? О каком покойнике?

— Батюшка. О том, которого осенью нашли на краю обрыва. Мне кажется, что милиционеры просили его об этом.