В плену королевских пристрастий - Марина Колесова

— Ой, Алина, не надо. Ты про убийства не придумывай. Ты лишь душегубов-горцев, этих разбойников, да убийц без дрожи в руках убивала, причем спасая и защищая в первую очередь других, а потом уж себя, да притом с благословения отца-настоятеля… Испытав в малолетстве боль сама, ты не озлобилась, а стала других от боли и страданий защищать. Я очень хорошо помню, и как ты за Нину заступалась, и как щенка сначала от смерти спасла, а потом защищала всегда… Ты была готова даже ради твари бездушной пожертвовать и своим достоинством и собственными интересами… Мне ведь в начале казалось, что ты это делаешь, лишь, чтобы мне досадить, я лишь потом поняла, горлинка моя любимая, что ты иначе просто не можешь, так как жалеешь всех… А от дочки своей такого не жди… Никто ей не дорог, никого она не жалеет кроме себя, и не будет она ничем жертвовать ни ради кого…

— Почему Вы в этом так уверены, матушка? Ну не могу я поверить, что Катарина столь эгоистична… Должна она на доброту и ласку тем же отозваться. Должно же быть у нее хоть что-то светлое в душе. Помолитесь о ней, матушка, чтоб Господь призрел ее и помог ей душу от скверны очистить…

— Зря жалеешь ты ее, Алина, ей не жалость твоя нужна, а узда крепкая и шоры, чтоб только в нужном направлении смотрела, и свернуть никуда не могла. Я, конечно, буду молиться о ней, только мало что это даст, если ты ее так не взнуздаешь и с плеточкой в руке в нужное направление не направишь. Да при этом готова всегда будешь, что в любой момент взбрыкнуть она может, чтоб узду ту порвать попытаться.

— Буду, буду строго ее направлять и контролировать… и то, что Вы сказали мне, матушка, учту… Хоть и тяжело мне постоянно в голове держать, что дочь моя еще раз что-то против меня предпринять может попытаться… Но я понимаю, что неспроста Вы решились обет нарушить… Что-то Вы знаете о ней, что я не вижу… или не хочу видеть…

— Не хочешь, горлинка моя, просто не хочешь… Я не хотела когда-то хорошее за плохим видеть, а вот ты, наоборот, Алина, за хорошим плохое отказываешь разглядеть.

— Уж коли Вы говорить стали, матушка, скажите, неужели Вы и правда, как только что сказали, раньше считали, что я за Нину, да и за щенка заступалась, лишь, чтобы досадить Вам?

— Да, Алина. Уверена была. Думала, что противостоять мне пытаешься лишь по гордыни своей… я ведь и отцу-настоятелю не верила, полагала, что привязался к тебе просто он и потакает во всем поэтому… Казалось мне, что спасение души возможно лишь при строгом соблюдении канонов и правил. А оказалось, что правилами этими я душу свою замуровала, и глуха стала и к состраданию, и к любви, и к промыслу Божьему… и сама, уверовав в безгрешность свою, в грех впала, демонам на радость, да потеху… И ведь если быть до конца откровенной и с Нины строже взыскивала из-за того, что ты защищала ее, а уж про щенка и говорить нечего… Не могла я при тебе поступить иначе, казалось мне, что достоинство свое этим уроню и правила, что отстаиваю, предам. В общем, пока ты демона мне, что смеется у меня за спиной, не показала, была я уверена, что противостоишь ты мне и всячески в искушение ввести пытаешься, и щенка для этого притащила, и Нину с пути истинного сбиваешь, и отцу-настоятелю голову заморочила… Одним словом обвиняла я тебя во всех грехах, и видеть не хотела, что грехов никаких и нет, а есть любовь, забота и сострадание. Так что, горлинка моя, пыталась я разглядеть соринку в твоих ясных очах, не замечая бревна в своих. В чем все это время каюсь…

— Бревен в глазах и у меня достаточно, так что про сор и ясные очи не утрируйте, матушка. И вообще я не к тому спросила… Я уверена была, что Вы все про меня знаете, лишь переделать пытаетесь… И тогда я действительно противостояла Вам, только не с целью досадить. Я почти святой Вас считала, но очень хотела, чтоб Вы поняли, что нельзя с других требовать то, что Вы для себя нормой определили, у каждого своя планка, и я уверена была и тогда, да и сейчас, что Господь радуется всем попыткам совершенствования души, а не лишь безупречно идеальным. Нина старалась, а то, что сил у нее не хватало, так то не вина, а беда ее была. А когда Вы взыскивали с нее так сурово, у нее совсем руки опускались… Боялась она Вас очень, а если в душе страх, любовь за ним не разглядеть… Мне же так хотелось поделиться со всеми тем, что я узнала, что каждый может чувствовать любовь Бога… Вот я и старалась это до нее донести и поддержать ее, и внушить ей, что Вас нечего бояться. А со щенком еще проще. У меня же никогда не было ни игрушек, ни друзей… и вдруг живая, пушистая игрушка, умеющая радоваться, печалиться и даже полюбившая меня и ставшая моим преданным другом. Да я что угодно была готова сделать, лишь бы его никто не обидел и не разлучил нас. Хотя если бы тогда я увидела, что ему хорошо без меня у нового хозяина, я бы отступила и вернулась бы без него…

— Кстати всегда спросить хотела, почему ты не боялась?

— А чего бояться? До того как я почувствовала любовь Бога, ни смерти, ни боли я не боялась. Мне было так больно на душе, что к смерти я стремилась, а боль могла или привести к смерти или заставить забыть о боли в душе… А после того, как я ощутила любовь Бога, мне вообще ничего страшно не стало. С ней вообще не страшно ничего.

— А демонов ты и сейчас видишь?

— Нет, слава Богу… Это тяжело очень — их видеть… Сейчас я их вижу, только если очень хочу увидеть и прошу о том Господа… Если бы я их постоянно видела, с ума бы сошла уже наверное… кругом меня столько грязи, что вокруг их должна быть просто толпа немереная…

— Ты необыкновенная, Алина… — монахиня нежно притянула к себе герцогиню, обняла и поцеловала, — как же тебе должно быть тяжело в миру, деточка моя дорогая. Дай Бог тебе сил выдержать все, и спаси тебя Господи, — она перекрестила ее, — Пока я жива, всегда о тебе молиться буду… И о детях твоих буду, и о супруге, чтобы позволил вам Господь достичь семейного благополучия и взаимопонимания, горлинка моя. И чтобы вел он тебя по жизни тем путем, что сам для тебя уготовил.

— Спасибо, матушка. Я о Вас тоже всегда молюсь.

— Я знаю о том… — кивнула мать Калерия, еще раз поцеловала герцогиню и снова перекрестила, — Иди с Богом, моя хорошая.

Когда Алина вышла монахиня вновь опустилась на колени перед распятьем:

— Господи, помоги ей… Помоги достойно по пути тобой ей предназначенному пройти… ты много испытаний ей на пути уготовил, дай ей сил выдержать все… и не дай никаким злым силам это сокровище уничтожить, дай им насладиться в полной мере всем, кому посчастливиться на своем пути с ней соприкоснуться, так же как мне даровал это когда-то…

Мать Калерия прикрыла глаза, вспоминая.