В плену королевских пристрастий - Марина Колесова

— Раз это твоя работа, вот и не перекладывай ее на других и следи за ней сама, — резко ответила она.

— Я не просила мне помогать, сестра Нина работала на кухне и предложила помочь их высушить мне сама. Это не сильно отвлекало ее. Неужели Вы, если Вы решили дать ей другое задание, не могли разрешить ей или сложить бумаги или предупредить меня? В крайнем случае, если она не успевала сделать это, Вы ведь могли предупредить меня сами, чтобы я сама следила за своими бумагами или забрала их?

— Считаешь мне больше делать нечего?

— Нет, я считаю, что Вы все это сделали нарочно, потому что Вы безжалостная и жестокосердная, и Вам безразличны те, кто Вас окружает, не любите Вы никого. Вас беспокоит лишь собственная святость, только так святой не становятся.

— Что? Да как ты смеешь мне говорить такое?! А ну извинись, быстро!

— Я не буду извиняться. Это правда.

Мать Калерия несколько раз сильно ударила девочку по лицу, — Ты не смеешь так разговаривать со мной! Извинись сейчас же!

Но та, стерев кровь с разбитых губ, лишь рассмеялась:

— Это Вы от бессилия… У Вас нет других аргументов, чтоб опровергнуть то, что я сказала, потому что это правда. И извиняться я ни за что не буду, потому что я права!

— Ты права? Вот мы сейчас посмотрим, как ты права и как ты не будешь извиняться, — мать Калерия схватила Алину за косу и потащила к отцу-настоятелю.

— Если она не извиниться, Отче, я уйду из монастыря, — рассказав все игумену, заявила она тогда.

Тот долгим взглядом посмотрел на нее, а потом повернулся к Алине:

— Девочка моя дорогая, я не часто просил тебя что-то сделать, но сейчас прошу, ради меня, извинись, пожалуйста.

Из глаз Алины закапали слезы: — Я, конечно, извинюсь, Отче, раз Вы так просите… но больше… больше я ей слова не скажу, и Вы пообещаете мне, что не будете меня заставлять говорить с ней…

— Хорошо, Алина, обещаю, — кивнул он.

Алина глубоко вздохнула, шагнула к матери Калерии, встала на колени и склонилась к самому полу:

— Простите, матушка, за то, что сказала о Вас, больше не посмею.

— Скажи, что солгала, — потребовала мать Калерия.

К ее большому удивлению Алина сразу согласно подтвердила: — Да, я солгала, матушка. Простите.

Лишь потом мать Калерия поняла, какой смысл вложила Алина в эти слова. И что согласилась, что солгала, имея в виду лишь то, что говорила до этого, что извиняться не будет, а сама извинилась. А в тот момент ей это и в голову не пришло и, удовлетворенно кивнув, она разрешила ей встать.

Алина поднялась.

— Иди к себе, моя хорошая, — ласково улыбнулся ей отец-настоятель, и дождавшись, чтобы она ушла, повернулся к матери Калерии:

— Вы добились того, чего хотели, матушка, но учтите, я заставил Алину извиниться лишь потому, что посчитал, что Ваш уход из монастыря будет нецелесообразным, а совсем не потому, что девочка была неправа. Вы действительно поступили с ней очень жестоко и бессердечно и не только с ней. Эти тексты были чрезвычайно нужны мне. Это я просил ее, их мне переписать, и она сутками напролет сидела, перебирая полуистлевшие страницы, пытаясь разобрать и восстановить старинные тексты. Так что это Вас следовало заставить извиняться, а не ее. Я пощадил Ваше самолюбие, хотя у монахини, особенно Вашего уровня быть его не должно, но я знаю, что у Вас оно есть. Сейчас я даю Вам шанс самостоятельно избавиться от него. То, что девочка отказалась в ближайшем будущем разговаривать с Вами, я думаю, очень Вам в этом поможет. И не вздумайте еще хоть раз тронуть ее. Она не монахиня и не послушница, она наследная герцогиня.

— И что с того? Считаете, это дает ей право неуважительно относиться к старшим?

— Нет, я считаю, что это Вас права лишает так обращаться с ней. Решать, как наказать ее, если вдруг это будет необходимо, буду лишь я. А если Вы еще когда-нибудь ударите ее или схватите за волосы, я не стану скрывать от короля, что Вы вопреки моему запрету допустили подобное неуважительное отношение к знатной особе. И думаю, король вряд ли спустит Вам это, даже несмотря на Ваше монашеское звание.

— Думаете, я испугаюсь королевской немилости?

— Может, и не испугаетесь, матушка. Только зря… я знаю много примеров, когда король добивался снятия не только монашеского сана, но даже сана верховного духовенства с тех, кто не уважает законы государства, после чего человек исчезал в королевских темницах… Там почему-то еще никому не удавалось доказать свою святость… Так что я искренне Вам советую из-за собственных амбиций не противопоставлять себя государству. Гордыня это, матушка, и ни к чему хорошему она не приводит. Постарайтесь как можно скорее избавиться от этого греха.

— Так значит, Отче, девочку Вы так опекаете из-за того, что наследная герцогиня она? Не ожидала от Вас такого заискивания перед знатью, — она презрительно скривила губы.

— Жаль, что не слышите Вы меня, матушка, — игумен укоризненно покачал головой, — как в пустоту говорю… куски фраз лишь выхватываете, а смысл мимо Вас проходит… Одна надежда, что вразумит Вас Господь. Ведь истово Вы в него верите, и всю жизнь свою Ему посвятили, а самого главного понять никак не можете. Вы ведь притчу о набожной вдове, что ждала Господа, да не узрела Его, знаете? Так не уподобляйтесь ей, не надо.

— Мы не в миру живем, так что не надо мирские притчи на монастырь распространять. Мы служители Бога, можно сказать воины Его, а не миряне. У нас другой путь, другие цели и средства достижения их другие.

— Цель у всех христиан одна. Любовь Бога миру открыть и научить мир жить по заповедям Божьим в любви и гармонии.

— Любовь Бога лишь тем, кто достоин открывается. Наша задача подготовить и сделать мир достойным любви Бога.

— Ну кто достоин, а кто нет любви Бога это не нам решать.

— Почему же не нам? Именно мы, служители Бога, хранящие Его заповеди, чтущие Его догмы и блюдущие все каноны, именно только мы можем распространять эти знания, обличая грехи и искореняя их.

— Для начала каждому с собой неплохо было бы разобраться и свои грехи полностью изжить, прежде чем стремиться у других их искоренить. "Вынь прежде бревно из глаза своего, тогда увидишь, как помочь брату своему".

— У меня в глазах бревен нет, и я добьюсь, чтоб и у тех, кто рядом со мной их тоже не было.

— Да, матушка… с такой самоуверенностью Вам и самой легко в грех впасть. Образумьтесь, гордыня это!

— Вот только не надо мне несуществующие грехи приписывать, Отче. Я что, горжусь тем, что я блюду все заповеди Божьи? Нет! Я не горжусь, я стремлюсь и дальше блюсти их с тем же рвением и всех остальных к этому же призываю, а иногда и заставляю, коли то в моей власти.