По земле ходить не просто - Вениамин Лебедев

По дороге в батальон полковник думал о Снопове. По документам выходило, что этот офицер знал в своей жизни бурный подъем по службе, что было у него потом какое-то недоразумение, которое привело его даже к снижению в должности. В чем тут дело, полковник так и не мог понять. Поговорить по душам было некогда, да и Снопов держался как-то настороженно. Первое время и сам полковник был к нему чуть несправедлив. Это, видимо, чувствовал Снопов и никогда не выходил из рамок официальности.

Но в бою невозможно даже соседу доверять только наполовину, а тем более своим. И, посылая Снопова на усиление противотанковой обороны еще пятого июля, полковник решил проверить способности капитана. Снопов не только справился с задачей, но и показал блестящие качества командира. Не потеряв ни одного танка и ни одного человека, уничтожил несколько танков противника. В бригаде завоевал такую любовь, что можно было только завидовать ему. В знаменитом танковом сражении под Тамаровкой Снопов за несколько часов сменил три танка, заменил командира батальона. Сам полковник Белов дважды за один месяц представил его к наградам, а потом утвердил командиром батальона.

Снопова полковник застал в землянке.

Выслушав доклад о состоянии батальона, полковник выложил на стол рапорт начпрода.

—  Боитесь ответственности? Хотите остаться чистенькими? — спросил он в упор.

—  Нет. Я не боюсь ответственности, товарищ полковник. Я хотел восстановить пайки за счет трофеев в следующих боях, — хмуро ответил капитан, а затем потише добавил: — У моего друга Андрея Куклина отец на заводе умер у станка от истощения. Мой отец ест суррогатный хлеб из лебеды и липовых листьев. Он опух, как пишет жена брата. Ему уже седьмой десяток идет…

Голос капитана стал хриплым.

—  Извините, капитан. Я не знал, в чем дело… Но пайки надо списать. Наши ребята тоже не виновны. Ладно! — вдруг решил полковник, разрывая рапорт на куски. — Ваш отец колхозник? Чем ему можно помочь?

—  Ничем. Я ему высылаю зарплату. Оставляю себе только на партийные взносы. Как-нибудь дотяиут…

Полковник и капитан долго ходили от землянки к землянке.

—  Где у вас люди? — обратил внимание полковник на пустые землянки.

— Люди в бане, товарищ полковник.

—  Баня? Настоящая баня? Здесь?

—  На берегу речушки. Построили.

—  И парилка есть? 

— Есть и парилка; Сам я еще не мылся, а только собираюсь. Не хотите ли помыться, товарищ полковник?

—  Хочу. Скажите старшине, чтобы достал и для меня белье. Только, чтобы без всяких фокусов. Я знаю, как один подполковник, Сметании, устроил баню для командующего бронетанковыми войсками фронта. Уж он Постарался. Предбанник коврами застелил, квасу за сто километров приказал привезти. Специально для этого машину гонял. Генерал посмотрел, повернулся и ушел. Ковры приказал отправить в детский дом, а что. сделали с квасом, не знаю.

—  Если бы этот маленький наполеончик только квасом забавлялся…

— А вы знаете его?

—  Приходилось сталкиваться.

—  Не он ли вас пытался съесть?

—  Нет. Он ведь только самовлюбленный дурак. Такие опасны, конечно, но бывают похуже… Вот и белье принесли. Пойдемте, товарищ полковник.

Полковнику так и не удалось вызвать капитана на открытый разговор. Спрашивать прямо не хотелось: можно даже вопросом обидеть человека.

Баня стояла на берегу речушки. Маленький бензиновый двигатель мотопомпы подавал воду по трубам. Тут же в больших баках ее грели и пожарным насосом перекачивали в помещение.

— Да тут у вас целый комбинат! — удивился полковник и спросил солдата-истопника — Хорошо натопил? Пар есть?

—  Хватает, товарищ полковник. На всех хватает, — Многозначительно улыбнулся солдат.

— Веника у тебя нет?                                          

—  Там дадут, товарищ гвардии полковник. Всём внбйь зашедшим дают. Никого не обделят. Вы с веником любите?                                                                 …..

—  А как же. Чай, я русский человек.

Никто из моющихся не заметил появления командира бригады и командира батальона. В моечной стоял ровный гул, сквозь который Прорывались иногда веселые крики.

Белов и Николай разделись в предбаннике и зашли в Моечную. Сквозь влажный пар в темноватом помещении перед ними замелькали голые тела. 

— Сто-ой! — закричал кто-то в глубине. — Нехрещеные пришли! Крестить!

—   Крестить! Крестить! Крестить! — троекратно ответили десятки голосов.

Не успел Николай опомниться, как несколько человек подскочили к нему и, схватив на руки, перенесли в другую комнату, где была парилка, и водрузили на полок.

Кто-то плеснул на раскаленную каменку ведро воды. В тот же миг на приступке появились трое голых людей в кирзовых танкошлемах, в рукавицах-крагах и с вениками.              

—  Во имя отца и сына и святого духа, начинай! — оглушительно рявкнул начальник боепитания капитан Вихров.                         

Вместе с раскаленным паром на Николая обрушились березовые веники. Хлестали беспощадно, с оттяжкой. Несколько пар крепких рук поворачивали его как зайца на вертеле. Николай кричал, ругался, пытался вырваться — ничего не помогало.

Рядом на другой стороне каменки под вениками сладко стонал полковник Белов.

—  Хватит! Довольно! Что вы делаете? — орал Николай, но никто его не слушал.

— Сто-ой! Окатить! Обмакнуть хрещеных!

На Николая теперь обрушилась холодная, ключевая вода, и ему стало легко-легко. Только раскаленный пар мешал дышать. И вдруг он понял, что его никто не держит и люди, так беспощадно хлеставшие его вениками, словно растаяли в тумане влажного воздуха.

Николай пулей вылетел в предбанник. Полковник Белов был уже там. Опустив голову к коленям, он трясся от беззвучного хохота.

—  Окрестили рабов божьих, — сказал он и прислушался к шуму автомашины.

К бане, разыскивая полковника, подъехали начальник штаба, и начальник политотдела.

—  Живо! Раздевайтесь и в баню! — скомандовал полковник. — Иначе обратно не повезу. Пешком пойдете.

Начальник штаба охотно вышел из машины, а начальник политотдела не скрывал своего неудовольствия: хочет, мол, старик покуражиться. 

Когда они разделись, Полковник толкнул Николая в бок, приглашая за собой, и, как мальчик, побежал в моечную. Плотно закрыв за собой дверь, он крикнул сиплым голосом:

—  Ребята! Полундра! Сейчас будут нехрещеные. Крестить их! Крестить!

Едва начальники переступили порог, их тотчас поволокли в парную. Через минуту оттуда раздалось шипение пара и дружные удары мокрых веников. Начальник политотдела верещал как поросенок, а начальник штаба крякал от удовольствия.

Полковник, наливая воду в шайку, закатывался от хохота. Это было стихийное веселье мужчин.

Геннадий Иванович Дедушкин выписался из госпиталя в феврале сорок четвертого года. Врачебная комиссия признала его негодным к строевой службе и демобилизовала.

В Москве Дедушкин сел в поезд, идущий в Свердловск. Попутчиками по купе оказались молодые инженеры военных заводов. Скоро все быстро перезнакомились и до поздней ночи играли в шахматы.

Утром Дедушкин проснулся рано. За окном светил электрический фонарь. Дедушкину показалось, что эшелон стоит на большой станции, и он вышел. Единственный его вагон стоял на совершенно безлюдном разъезде: его отцепили по неисправности и затолкали в тупик.

Как всякому человеку, тем более семейному, который возвращается с фронта, Геннадию Ивановичу хотелось поскорее попасть домой. Непредвиденная задержка огорчала его. Но, как солдат, привыкший терпеть, даже когда не терпится, он ничем не проявил своего настроения.

—  Приехали, товарищи! — сказал он, возвращаясь. — Нас отцепили еще с вечера. Стоим в тупике.

Почти весь день он просидел в холодном вагоне. Молодые инженеры забрались в проходящий поезд и укатили, а Дедушкину, раны которого еще далеко не зажили, протолкнуться в поезд, сломив сопротивление проводников, было не под силу. 

Только ночью пассажиров злополучного вагона посадили в поезд новосибирской линии.

Дедушкин долго ходил из вагона в вагон, разыскивая свободное место, где можно было бы прилечь. Ехать сидя он был еще не в состоянии.

В одном из вагонов его окликнул молодой задорный голос:

—  Вы случайно не ходили по передовой собирать на свою шубу осколки, товарищ капитан?

—  Вроде бы специально не ходил, но так вот получилось…

Шуба Дедушкина действительно выглядела неважно. Там, где ее прошили осколки, шерсть вылезала наружу, сколько ни старался он зашивать прорехи. Опытный глаз сразу определил, в чем тут дело.

Со средней полки на Дедушкина смотрел молодой смуглый старший лейтенант с лукавыми глазами. Кожа на его лице была водянисто-прозрачная — явный признак долгого лежания в госпитале.