Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

С начала августа Суворов находился на своем посту, в Херсоне. Отношения его к Потемкину были наилучшие и сношения с ним беспрестанные. Потемкин просил его особенно заботиться о здоровье людей; у Суворова это и без того было постоянным коньком, так что между ними существовала полная гармония. Потемкину приходилось даже успокаивать Суворова, умерять его впечатлительность. Местные условия сильно плодили больных, что очень тревожило Суворова; Потемкин утешает его, дает ему широкие полномочия на всякого рода издержки для болеющих и между прочим говорит: «мой друг сердечный, ты своею особою больше 10000 (человек); я так тебя почитаю и ей-ей говорю чистосердечно 1. Суворов находился в своей сфере: дела было по горло, одна работа сменялась другою, он разъезжал из Херсона в гавань Глубокую, из Глубокой в Кинбурн, «сондировал» броды, давал инструкции, наблюдал за турецким флотом, строил укрепления.

Турки имели обыкновение ежегодно высылать эскадру в очаковские воды; на этот раз выслали сильнее обыкновенного. Русский флот, находившийся в лимане, частию еще не вооруженный, уступал турецкому и числом и составом, ибо огромное большинство судов были мелкие и гребные. Два судна, фрегат и бот, стояли отдельно от других, ближе к Очакову; с них Турки и решились начать.

Между Очаковым и Кинбурном происходили в мирное время постоянные сношения. Так как разрыв предполагался, но еще не произошел, то 18 августа был послан в Очаков из Кинбурна за каким то делом офицер, не раз туда ездивший и знакомый очаковскому паше. Выслав своих людей и оставшись с посланным наедине, паша спросил у него, что нового. Когда офицер отвечал, что нового ничего нет, то паша объяснил ему, что объявлена война и что наш посланник в Константинополе арестован 2. Затем он дал офицеру чауша для охраны, который и вывел его благополучно за крепостную черту. Поверили ли Русские предупреждению паши или нет, но только слова его сбылись на другой день. Сильная эскадра из легких турецких судов атаковала фрегат и бот; оба судна выдерживали бой успешно, отходя по направлению к гавани Глубокой, отбились от Турок и потопили две турецкие канонирские лодки, но и сами понесли довольно значительные аварии. Это неудавшееся нападение, произведенное до получения Русскими объявления войны, и было началом военных действий.

Суворов усилил свою деятельность и, для защиты гавани Глубокой и Херсона с его верфями от турецких покушений, заложил 6 земляных батарей и вооружил их орудиями. Тем временем Турки придвинулись от Очакова к Кинбурну и открыли по нем бомбардировку, которая продолжалась несколько дней почти без перерыва. Вред однако нанесен был ничтожный. Сознавая неудовлетворительность результата, Турки два раза пытались сделать высадку, но оба раза были отбиты, причем один из их кораблей сильно пострадал, а другой взлетел на воздух с 500 человек экипажа. Из русской эскадры, стоявшей в Глубокой, было отделено несколько судов для противодействия Туркам; но суда эти не решились подойти к Кинбурну ввиду несоразмерности сил. Хватило решимости только у одной галеры, командуемой мичманом Ломбардом, уроженцем острова Мальты. Пользуясь хорошим попутным ветром, Ломбард смело направился на турецкую эскадру и атаковал группу судов, стоявших отдельно. Эта дерзкая атака достигла цели; Турки приняли русскую галеру за брандер, а потому действовали против нее издали; затем оставили свою позицию и придвинулись к Очакову. Ломбард был в огне 1 1/2 часа, не понес никакой потери в людях и гордо стал под Кинбурном на якорь. Спустя 5 дней, 15 сентября, Ломбард снова вздумал попугать Турок и атаковал их канонирские лодки, которые тотчас дали тыл и отошли под защиту своих линейных кораблей 3. Поклонник и почитатель смелости и решительности, Суворов доносил Потемкину о Ломбарде, как о герое. Но смелость молодого мальтийца переходила в дерзость, он бросался на неприятеля, очертя голову; даже Суворов признал его предприятия слишком рискованными и запретил ему предпринимать что-либо без особенного приказания.

Так, к прямой пользе Русских, проходило время в робких и неудачных попытках со стороны Турок. Открыв военные действия внезапно, они не сумели воспользоваться выгодами своего положения, потеряли 1 1/2 месяца без пользы и лишь после того решились на энергические предприятия против Кинбурна, Возобновилось бомбардирование крепости; Суворов, предвидя со стороны Турок нечто серьезное, поручил генерал-поручику Бибикову командование войсками в Херсоне, а сам перебрался в Кинбурн. В день 30 сентября бомбардирование усилилось; объехав кинбурнскую косу, Суворов заметил по движениям в турецком флоте, что готовится что-то необычное, и приказал артиллерии оставлять турецкий огонь без ответа.

На длинной песчаной косе, вдающейся насупротив Очакова в море, верстах в восьми от её оконечности, лежала крепость Кинбурн, занимавшая всю ширину косы от севера к югу, так что высадка возможна была только с востока и запада. Крепость была незначительная, представляла очень мало условий к упорной обороне и только с восточной стороны верки её заслуживали некоторого внимания. Валы и рвы Кинбурна имели слабый профиль; перед рвом тянулся гласис, который с северной стороны почти доходил до Очаковского лимана, а с южной до Черного моря. Между тем положение Кинбурна было важно; эта незначительная крепостца очень затрудняла вход в Днепр и не допускала прямого сообщения Очакова с Крымом. Такое значение Кинбурна не могло ускользнуть от внимания образованных французских офицеров, руководивших действиями Турок, и потому надо было ожидать с их стороны серьезного предприятия против этого пункта, Понимал это конечно и Суворов, сосредоточивший на косе довольно значительные силы, да и Государыня не хуже кого-либо разумела важность удержания Кинбурна в наших руках, и очень озабочивалась его участью. Сентября 23 она пишет Потемкину: «молю Бога, чтобы вам удалось спасти Кинбурн»; 24 сентября; «хорошо бы для Крыма и Херсона, если бы можно было спасти Кинбурн»; 9 октября, до получения известия о кинбурнской победе: «пиши, что с Кинбурном происходит; в двух письмах о нем ни слова; дай Боже, чтобы вы предуспели в защищении». Екатерина указывала Потемкину на недостаточность пассивных мер, на необходимость наступательных операций для спасения Кинбурна и Крыма. Допуская возможность взятия Кинбурна Турками, она в одном письме говорит: «не знаю, почему мне кажется, что А. В. Суворов в обмен возьмет у них Очаков» 4.

Действительно, вся надежда сосредоточивалась на Суворове, ибо Потемкин находился в каком-то нравственно и физически расслабленном состоянии. Он в это время был болен и вообще часто хворал в конце 80-х годов, но не от физической болезни происходил упадок его духа. Потемкин просто потерялся в виду лежавшей на нем задачи; обширный государственный ум тут не имел уже приложения, требовались чисто-военные качества: самообладание, быстрая решимость, энергическое исполнение. Избалованный почти неограниченной властью, которая доселе была в его руках, привыкший к исполнению не только своих приказаний, но и малейших желаний, он теперь сделался главным распорядителем на арене, где не только желания не исполняются, но и события складываются наперекор приказаниям. Он рассчитывал, взявшись за дело, кончить его легко и скоро, или по крайней мере повести без запинки, а между тем военные действия затягивались, препятствия к успешному ходу их вырастали, являлись неожиданные усложнения, и у баловня фортуны опускались руки, падало сердце, ныла душа.