История антисемитизма.Эпоха знаний - Лев Поляков.

То, что у Ллойд Джорджа, вероятно, было лишь риторической экзальтацией, являлось предметом глубокой убежденности для шотландского аристократа Артура Джеймса Бальфура. По свидетельству его племянницы, ставшей его первым биографом, «на протяжении всей своей жизни он не переставал интересоваться евреями и их историей; источником этого интереса служило знание Ветхого Завета, с которым его познакомила мать, и шотландское образование (…)»

«Проблема евреев в современном мире казалась ему имеющей огромное значение. Он любил обсуждать ее, и с моих детских лет он внушил мне идею, что христианская религия и цивилизация находятся в огромном, единственном в своем роде долгу перед иудаизмом, который был постыдно плохо оплачен. В 1902 году его интерес вызвал отказ евреев-сионистов принять земли в Восточной Африке, которые предложили им их лидеры при посредничестве г-на Чемберлена, государственного секретаря по делам колоний».

Более поздний биограф сформулировал это следующим образом: «Для Бальфура еврейский вопрос не был одной из политических проблем среди прочих, ни даже особо важной проблемой, это было чертой его характера».

Но другие знаменитые англичане звонили в ту эпоху в совсем иные колокола. Так, премьер-министр Герберт Асквит относился в то время к сионистам как к «расистам» и иронизировал по поводу «привлекательности общины», которую евреи собирались создать в Палестине. Лорд Роберт Сесил, которого Хаим Вейцман обратил в сионизм, писал, что энтузиазм этого еврея «заставлял забывать о его отталкивающей и даже мерзкой внепшости». Можно также упомянуть о почти исторической оплошности, совершенной Джозефом Чемберленом, заявившем итальянскому еврею Сиднею Соннино, занимавшему пост министра иностранных дел, что он презирал только один народ, а именно евреев: «они все по природе трусы».

Ключевая фигура британской политики на Ближнем Востоке сэр Марк Сайке думал и говорил на эту тему еще хуже, ему нравились классические карикатуры, но все это до тех пор пока он не начал метать громы и молнии в защиту сионистского проекта. Отныне его ненависть сконцентрировалась на «семитских антисионистах», которых он подозревал в единодушном сотрудничестве с Германией. Если, как это иногда случается, его первоначальный антисемитизм и стал одной из движущих сил его сионистского энтузиазма, все же то место, которое он отныне отводил евреям, было исключительным, особенно для католика, каковым он являлся. Он зашел так далеко, что написал Вейцману; «Ваше дело имеет непреходящий характер, бросающий вызов нашему времени. Когда все преходящие вопросы, занимающие наш мир, окажутся такими же мертвыми и забытыми, как надушенные и завитые цари Вавилона, которые увели в плен ваших предков, евреи по-прежнему останутся, а раз будут евреи, то сионизм должен существовать».

Нельзя не заметить, как стрелы, выпущенные Илером Белло-ком в своих соотечественников, иногда попадали в цель.

Само собой разумеется, что декларация Бальфура, каков бы ни был ее сентиментальный фон, прежде всего была продиктована национальными интересами, в частности, надеждой привлечь на сторону союзников американских и русских евреев, История не оправдала этот расчет по той простой причине, что в день ее опубликования, 9 ноября 1917 года Соединенные Штаты уже вступили в войну, тогда как в Петрограде ленинский государственный переворот означал выход из войны России. (Задержка на несколько недель с обнародованием декларации Бальфура была вызвана яростным сопротивлением Эдвина Монтегю, единственного еврея в кабинете Ллойд Джорджа.) Тем не менее Ллойд Джордж уверял, что отныне евреи стали саботировать поставки украинского зерна в Германию. Интересно также привести высказывание высокопоставленного британского чиновника: «Какая жалость, что наша Декларация не была обнародована четырьмя месяцами раньше. В России все бы пошло по другому пути». Другой эксперт утверждал, что «если бы Декларация была опубликована раньше, это повлияло бы на ход революции в России».

Как бы ни относиться к подобным замечаниям, они весьма красноречиво говорят о том, какое могущество приписывалось в ту эпоху евреям; если верить тому, что утверждал русский корреспондент «The Tunes» Роберт Вилътон, то с самого первого дня это было зловредное могущество. На следующий день после отречения Николая II этот журналист описывал настроения в войсках так, как если бы ему диктовали русские генералы-антисемиты. В самом деле моральный дух в войсках якобы был выше всяческих похвал, а один латышский батальон в Риге даже поклялся до смерти хранить верность русскому флагу; единственным черным пятном в этой картине было поведение евреев:

«…новости из Юрьева (Тарту) менее удовлетворительны. Студенты-евреи организовали в университете собственную милицию и не признают авторитет местной милиции и Временного правительства. В результате возникшей по этой причине анархии произошло разрушение собственности и пролилась кровь. Я думаю, что необходимо сделать заявление о неправильном поведении евреев. Они стали свободными гражданами России, но они не проявляют чувства ответственности, соответствующего их новому положению».

Итак, с весны 1917 года газета «The Times» стала выступать в качестве посредника между черносотенцами и британской элитой. Два года спустя Роберт Вилътон превзошел самого себя, сообщив, что большевики установили в Москве памятник Иуде Искариоту. Газета «The Morning Post», старейшина британской прессы, специализировалась со своей стороны на агитации против министров и высших чиновников еврейского происхождения в самой Великобритании, в то время как ее русский корреспондент Виктор Марсден выступал в духе Роберта Вильтона и даже превзошел его, описав, как он сам пострадал от еврейских агитаторов.

Разумеется, эти два почтенных консервативных органа были не единственными в Великобритании, кто придерживался подобных взглядов. Вспомним, что «смутный» 1917 год был также годом зондажа и косвенных переговоров между воюющими сторонами, равно как и агитации за мир «без аннексий и контрибуций» или «без победителей и побежденных», причем эта агитация далеко не ограничивалась только Россией. Похоже, что в этой области еврейские капиталисты разделяли с еврейскими социалистами некоторые антивоенные принципы, даже если у них были и более прозаические мотивы. (Верные старинной семейной традиции Ротшильды также тщетно пытались спасти мир в самый последний момент, в конце июля 1914 года.) В этих условиях вполне понятно, почему кампании сторонников войны до победного конца во многих случаях имели антисемитский характер, и газета «The Evening Standard» оправдывала свое право предавать позору еврея Льва Бронштейна (Троцкого), в то же время избавляя от этого эпитета австралийского генерала Джона Монаша или американского профсоюзного деятеля Сэмуэля Гом-перса по причине их заслуг.

Гораздо более коварными были советы, которые шедро раздавал своим соотечественникам-евреям Г. К. Честертон:

«Я хотел бы добавить одно слово специально для евреев… Если они будут продолжать распространять свои глупые пацифистские предложения, возбуждая общественное мнение против солдат, их жен и вдов, они в первый раз узнают, что означает слово антисемитизм. Короче говоря, мы согласны терпеть их ошибки, но мы, разумеется, не потерпим, чтобы возобладала их точка зрения. Если они попытаются перевоспитывать Лондон, как они это уже сделати с Петроградом, то они вызовут такое, что приведет их в замешательство и запугает гораздо сильнее, чем обычная война».

В качестве заключения знаменитый эссеист рекомендовал евреям не вмешиваться больше в христианские дела:

«Пусть они говорят, "что они хотят сказать, от имени Израиля, и мы можем обратить внимание на то, что есть трагического или даже привлекательного в их исключительной ситуации. Но если они осмелятся сказать хоть одно слово от имени человечества, они потеряют своего последнего друга».

Согласно Илеру Баллоку, чьи взгляды часто заслуживают внимания, открытый и прямой антисемитизм появился в Великобритании как следствие русской революции. Он писал в 1922 году: «Большевизм поставил еврейский вопрос с такой остротой и такой настойчивостью, что его больше не могли отрицать ни самые слепые фанатики, ни самые бесстыдные лгуны. (…) Ведь большевистское движение, или, скорее, большевистский взрыв, были еврейскими, (…) Возникла непосредственная угроза для национальных традиций и для христианской этики в вопросах о собственности». Далее Бел-лок пишет, что до 1917 года деловые круги видели в евреях лишь финансистов и что антисемитизм казался им опасным для установленного порядка, но что на следующий день после «большевистского взрыва» эти круги, как и общественное мнение в целом, были напуганы евреями-революционерами. «Правящие меньшинства западного капитализма, которые до этого момента хранили молчание в связи с еврейским вопросом по причинам, которые я только что изложил, вновь обрели дар речи. Они смогли свободно высказать все, что у них было на сердце, и они начали говорить, называя вещи своими именами». Затем Беллок высказал предсказание о риске того, что «антисемитский вопрос» вызовет более острые проблемы, чем «еврейский вопрос».